Маргарет МакХейзер - Уродина

Так ощущается смерть? Мне нравится.

Глаза невыносимо болят, когда я пытаюсь их открыть. Пульсация в голове не позволяет даже немного приоткрыть, но я прилагаю усилие и делаю это. Несколько раз моргаю, пробую сфокусировать взгляд и увидеть, где я.

Я лежу на полу в гостиной, на том же месте, где отец начал избивать меня.

Громкий гул стоит в ушах, мощно пульсируя, сжимая все в моей голове. Моргаю, и мне удается сосредоточиться на вмятине в стене и медленно отвести от нее взгляд.

Где-то рядом я слышу страстные вздохи. Звук непрерывного и возбужденного безумия и женский голос, стонущий в ритм с поскрипыванием пружин.

— Ты ощущаешься так хорошо, Стэнли, — говорит она, прерывисто, выдыхая.

Пытаясь быть настолько тихой, насколько возможно, я двигаю руками и ногами, пробуя найти равновесие. Толчки продолжаются, я слышу возбужденные стоны своего отца, занимающегося сексом с женщиной, которую он привел домой.

На нетвердых ногах мне удается медленно дойти до своей комнаты. Звуки, доносящиеся из гостиной, не утихают, пока они продолжают свой секс марафон.

— Ты должна использовать свою дырку, чтобы заработать себе немного денег, ты, уродливый кусок дерьма, — пыхтит отец, продолжая входить в женщину.

— Оставь ее в покое, — говорит женщина, — просто сосредоточься на мне.

Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на них, пока затаскиваю свое разбитое и изувеченное тело в спальню. Женщина смотрит на меня, и в этот момент, в один единственный миг, она видит меня.

Наши взгляды встречаются. Приподняв бровь, она подмигивает мне, а затем отворачивается, поднимает руку и кладет ладонь на лицо отца, фактически загораживая ему вид на меня.

— Не смотри на нее, она — умственно отсталая. Она заслуживает все, что получает, — говорит он, прежде чем обрушить на нее свой рот.

Я продолжаю ползти и прячусь в шкафу. Путь сюда был очень болезненным, каждое движение пропитано болью, которая отзывается прямо в моих костях. Каждый вдох причиняет настолько сильную боль, что мне кажется, я никогда больше не смогу нормально дышать.

Я вспоминаю о телефоне, который дал мне Трент, нащупываю его в кармане, в котором спрятала его, и, наконец, хватаю его. Мои руки сильно дрожат, и я не могу даже включить телефон. Я даже не уверена, смогу ли набрать номер, даже если мне удастся включить его.

Я моргаю, пытаясь перестать трястись, чтобы мои окровавленные руки смогли нормально заработать. Биение сердца начинает успокаиваться, а пульс замедляется, пока мое тело не возвращается к нормальному состоянию.

Включив телефон, я смотрю вниз на подсветку и сосредотачиваюсь на маленьком экране. Острый запах железа заполняет мой нос, и я отмахиваюсь от него, пытаясь прогнать подальше. Мои руки покрыты липкой ярко-красной кровью, и маленькие капли падают на джинсы.

Изо всех сил стараясь вспомнить, что Трент показывал мне, я, наконец, набираю его номер.

— Лили, — практически сразу отвечает он.

— Мне нужна помощь, — говорю я грубым, охрипшим голосом.

— Где ты? — я слышу звук заводящегося двигателя машины.

— Я в шкафу. Я не очень хорошо себя чувствую. Думаю, что заболеваю.

Мой желудок сжимается. Он продолжает сокращаться, и рвота быстро подступает к горлу. Она встает комом, как будто апельсин застрял у меня в горле и не двигается ни в каком направлении.

— Ты больна? — спрашивает он более мягким голосом.

— Папа, он… — я чувствую, как медленно подходит рвота. Она подступает, но приостанавливается, еще не готовая вырваться. — Он… он… ударил, — и желчь прорывается, пачкая мою одежду. — Прости, мне так жаль, — я начинаю плакать. Я не хочу, чтобы Трент тоже разозлился на меня.

— Лили! — кричит он в телефон, в то время, пока мой желудок продолжает бурлить и сокращаться короткими спазмами. — Держись, Лили. Я приеду через несколько минут.

Мягкий покров темноты возвращается. Не так быстро, как прежде, он, словно занавес, закрывающийся на заключительном акте в театре, начинает опускаться.

— Я не чувствую… — и снова умиротворяющая темнота поет мне песню о любви, насыщенную редкой красотой мира и чем-то еще, чего я никогда не чувствовала. Любовью.

— Лили. Лили. Где ты? — это не папин голос, он звучит ласково. Кто-то, кто зовет меня не для того, чтобы причинить боль, а чтобы помочь. — ЛИЛИ! — такая отчаянная мольба в голосе, пытающегося разыскать меня.

— Здесь, — пробую прокричать я. Но мой голос всего лишь тихий звук, легкий шепот, слетающий с губ.

Темнота так отчаянно пытается затянуть меня обратно. Она проходит через мои вены, стараясь задушить те малые силы, которые у меня еще оставались.

Но мне только семнадцать лет, и я больше не хочу жить в страхе. Возможно, я не заслуживаю чего-то лучшего, и могу никогда не заслужить, но я не могу продолжать жить, угнетенная ненавистью.

— Я здесь, — кричу я, найдя в себе силы, которые вряд ли когда-либо у меня были. — Я здесь, Трент.

— Милая, что, черт возьми, произошло? — говорит Трент, падая на пол и ласково прикасаясь к моему лицу. Он гладит мои волосы и убирает их с лица.

— П-п-папа, — мне удается только хныкать, — он, он, и-избил меня, — говорю я сквозь тяжелое дыхание.

— Давай, ты идешь со мной. Где твой чемодан, чтобы я упаковал твою одежду? — он встает с колен, на которых сидел рядом со мной, и осматривает мою комнату. — Иисус, Лили, как, черт возьми, ты живешь в этом?

Я полностью напугана и смущена тем, как я живу. Моя пустая комната — физическое олицетворение моей жизни. Настолько пустая и лишенная всего, что могло сделать меня человеком, позволить мне найти свою собственную индивидуальность.

— У меня не так много чего есть, — говорю я сквозь угрожающие прорваться слезы.

— Тебе ничего и не нужно, просто возьми мою руку и пойдем со мной, — говорит он, поворачиваясь и протягивая мне руку.

Это мой выбор, возможно, мой последний шанс выбраться отсюда живой и, наконец, я смогу дышать свободно, без страха. Я нерешительно поднимаю руку и медленно кладу в теплую ладонь Трента. Он наклоняется, обвивает рукой мою талию и поднимает меня.

— Аааа… — кричу я от боли.

— Где болит? — он ослабляет свою хватку на мне и стоит рядом, поддерживая мой вес.

— Ноги и руки, — я смотрю на Трента, и его брови хмурятся, когда он осматривает меня. Его карие глаза изучают мое лицо, воспринимая все, что сделал папа. — Лили, — вздыхая, говорит он, и мне кажется, что он чувствует ко мне отвращение.

— Извини, — я пытаюсь поправить волосы так, чтобы он не видел моего лица полностью, но вздрагиваю от боли, когда поднимаю руку, чтобы уложить пряди.

— Не надо, — говорит он и уводит нас из моей комнаты.

Я осматриваю гостиную, отец с той женщиной ушли, но запах секса витает в воздухе. Нахожу взглядом вмятину в стене, и рвота немедленно подступает к горлу, угрожая вырваться наружу.