Маргарет МакХейзер - Уродина

Трент подходит ближе, и я инстинктивно делаю шаг назад.

— Я не обижу тебя, Лили, — говорит он, когда его правая рука сверху донизу поглаживает мою левую руку.

— Все хорошо, — вроде как говорю я себе.

Трент подходит ближе, и на этот раз я не двигаюсь. Закрываю глаза и просто жду, когда смогу почувствовать его губы на своей щеке. Его прикосновение невероятно мягкое, легкое, теплое дыхание ощущается возле моей покрасневшей кожи. Его губы задерживаются на моей щеке не дольше, чем удар сердца.

— Спасибо, — шепчет он. Я выдыхаю и делаю глубокий вдох. — Это было не так уж и плохо, не так ли? — спрашивает он, усмехаясь.

— Нет, это было приятно.

Он держит меня за руку еще какое-то время, прежде чем отдать мой рюкзак.

— Увидимся завтра после школы? — спрашивает он.

— Конечно, — отвечаю я и направляюсь к дому. Трент остается стоять на тротуаре и наблюдает за мной, пока я иду к двери.

— Увидимся завтра, прекрасная Лили, — говорит он.

Я улыбаюсь, входя в дом, чтобы заняться домашней работой, но что я действительно буду делать, так это думать о том удивительном поцелуе и надеяться, что в следующий раз я буду достаточно смелой, чтобы поцеловать Трента в губы.

Лежа в кровати, я позволяю глазам, наконец, закрыться. Абсолютная, холодная тишина окутывает каждый уголок этого дома. Я поворачиваюсь и смотрю в окно сквозь изношенные шторы. Через них проникает яркое сияние луны.

Подложив руку под голову и прижав колени к животу, я наблюдаю ночь. Мои веки тяжелеют, и разум уплывает к счастью. В то место, где я красива, умна и могу каждый день прожить без асфиксии и страха. (Примеч. Асфиксия — резкое расстройство дыхания из-за недостатка кислорода и избытка углекислого газа в крови и тканях; удушье).

Меня будит громко хлопнувшая дверь и неясный вопль отца.

— Тебе лучше быть в своей комнате, ты, чертовски уродливая, безмозглая сука.

— Ктооо здееесь? — я слышу высокий женский голос. Ее речь так же невнятна, как и папина, и я понимаю, что они оба пьяны.

Папа никогда никого не приводил домой, и одна мысль о ком-то еще в доме пугает меня.

— Никто. Глупая, уродливая неудачница, которая живет со мной. Я хочу, чтобы она свалила.

— Давай, Стэнли. Не думай о ней, пойдем в твою кооомнату, — пьяно говорит она.

— Где ты, сука? — орет он громче.

Я накрываюсь одеялом и прячусь под ним. Я знаю, что это глупо, оно не спасет меня, но я не могу спрятаться в шкафу в прихожей, он увидит меня. Возможно, если я буду тихой, если буду молчать, он забудет обо мне.

— Где ты, блядь? — он кричит еще громче.

— Я здесь, — говорю я так тихо, как только могу. Надеюсь, он услышит меня, и этого будет достаточно, чтобы он оставил меня в покое.

Мое сердце бьется с такой скоростью, что я могу слышать его в своих ушах. Мое тело начинает дрожать, и я чувствую тяжелый комок ужаса, застрявший в моем желудке. Пожалуйста, папа, просто оставь меня в покое . Но я чувствую, что сегодня будет все по-другому.

— Сука! Где ты?!!!

Потихонечку я встаю с кровати. Мои ноги трясутся, и холод проходит сквозь тело. Медленно, на цыпочках, я иду к папе и его спутнице. Он сидит в своем кресле, а женщина расположилась на коленях перед ним.

Папа поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В его лице проступает что-то дьявольское и глаза наполнены злобой.

— Видишь это? — говорит он и скользит пальцами по волосам брюнетки. — Это единственное, в чем ты будешь хороша. Лучше бы ты занялась этим в ближайшее время, чтобы заработать немного денег, потому что ты — безмозглая, уродливая сука.

От движений его бедер я сразу же чувствую, как тошнота подступает к горлу.

Поворачиваясь, я возвращаюсь в свою комнату; не хочу видеть то, что он делает с этой женщиной.

Как только я укрываюсь, слышу его тяжелые шаги, приближающиеся к моей спальне.

— Встать! — кричит он, врываясь в мою комнату.

Я натягиваю одеяло на голову и молюсь. Молюсь Богу, чтобы Он прекратил мои страдания сейчас, чтобы остановил мое дыхание. Я не выдержу больше. Это не то, для чего я родилась. Это не та жизнь, которая должна была быть. Правда?!!!

— Ты, маленькая, грязная шлюха, пойдешь туда и будешь смотреть, как это нужно делать! — он вырывает одеяло из моих рук и, хватая за волосы, вытаскивает из кровати. — Это ты должна была умереть!!! Это ты, блядь, виновата!!! — кричит он и продолжает тащить меня в гостиную.

— Ты делаешь мне больно, пожалуйста, остановись, — плачу я и хватаю его руки, пытаясь оттолкнуться от пола ногами, чтобы ослабить боль.

— Ты — глупая сука! Ты не заслуживаешь того, чтобы жить! Они — да, но не ты! — он бросает меня в стену.

— Папа, пожалуйста, остановись, — прошу я. Моя голова болит после удара о стену.

— Посмотри, что ты натворила, — он указывает на стену. Стоя на коленях, я поворачиваюсь и вижу небольшую вмятину в стене.

— Я сожалею, я так сожалею, — молю его, надеясь, что он не собирается продолжать бить меня.

— Ты пожалеешь.

Он расстегивает ремень и вырывает его из петель, удерживающих его в штанах.

Защищаясь, я сворачиваюсь в клубок и закрываю лицо. Первый удар мучительно болезнен. Он бьет с такой силой, что я чувствую, как горит кожа на моих руках. Второй удар хуже, чем первый. Он бьет в то же место, и я пытаюсь туже завернуться в маленький клубок. Третий и четвертый удары наполнены ничем иным, как ненавистью.

— Пожалуйста, — кричу я сквозь горькие слезы. Я задерживаю дыхание и желаю, чтобы это все закончилось. Чтобы, наконец, это закончилось.

После, как будто бы, прошедшей вечности удары прекращаются. Я осторожно убираю руки от головы и пытаюсь выглянуть, чтобы увидеть, где папа и что он делает.

Женщина, пришедшая с ним, теперь стоит около него, она хмурится и смотрит на меня. Папа тоже смотрит на меня, его лицо искажено в оскале.

— Она ничего не сделала, — говорит женщина.

— Заткнись! — отвечает папа, все еще глядя на меня.

Он проводит тыльной стороной руки по лбу, его озлобленные глаза все еще приклеены ко мне. Папа сплевывает на пол и выпрямляет спину.

— Ты навела чертов беспорядок. У тебя кровь, — говорит и указывает подбородком на меня.

Сквозь слезы я пытаюсь сфокусироваться на ранах на моих руках и ногах. Некоторые порезы кровоточат, некоторые — просто царапины, из других просачивается немного крови.

— Мне так жаль, — заикаюсь я, тяжело дыша.

— Тебе и должно быть жаль… — он подходит ближе ко мне и замахивается кулаком.

Это похоже на вечность. Мое лицо горит, когда удары продолжаются. Пожалуйста, Господи, забери мою жизнь.

Внезапно я перестаю чувствовать. Никакой боли, никакого давления, никакой печали. Просто красивая завеса черного, которая окутывает меня. Я падаю в нее и начинаю находить приют в покое, которым, наконец, наделена.