Марк Амусин - Далеко ли до будущего?

Итак, Кандид, сотрудник биостанции, которая извне наблюдает за таинствен­ным Лесом, в результате аварии оказался в самом Лесу, среди его обитателей. Странный мир открывается его взгляду: здесь растительные и животные формы обладают повышенной биологической ак­тивностью, а вот люди вялы, апатичны и, очевидно, находятся на грани вырожде­ния. Лес все теснее сжимает свои кольца вокруг их убогих деревень.

Кандид упорно пытается добраться до биостанции и во время блужданий по Лесу наконец разрешает загадку этой ни на что не похожей жизни. Оказывается, рядом с вымирающими деревнями абори­генов существует цивилизация высокого уровня, цивилизация чисто женская. Проблему продолжения рода ее предста­вительницы решили с помощью партено­генеза — встречающегося в природе спо­соба однополового размножения. Эти женщины — Хозяйки Леса — научились повелевать разными биологическими фор­мами, поставили себе на службу живот­ных и насекомых, травы и деревья. Но одной из целей их рациональной и дина­мичной цивилизации стало устранение с пути прогресса "неперспективных" с эволюционной точки зрения видов, ис­правление "ошибок природы". К этим ошибкам они относят и мужскую часть населения Леса. Поэтому они и ведут исподволь наступление на деревни...

Казалось бы, Кандиду легче найти об­щий язык с Хозяйками Леса, склад мыш­ления которых гораздо ближе к его соб­ственному, чем примитивные психиче­ские механизмы жителей приютившей его деревни. К тому же контакт с ними дает надежду на возвращение к своим. Но Кандид почти без колебаний выбирает путь борьбы на стороне "соплеменни­ков", почти наверняка обреченных. И не только из благодарности к ним за свое спасение. Кандид решает: ему не по пути с природной закономерностью, даже с прогрессом, если их приходится оплачи­вать ценою гибели разумных существ, пусть слабых и плохо приспособленных. Цивилизация Хозяек Леса, может быть, изначально лишена гуманистических ос­нований, которые здесь "не действитель­ны". Но он-то, Кандид,— человек, и до­лжен делать свой выбор, исходя из систе­мы человеческих ценностей и норм.

В "Улитке на склоне" начинаются — если не хронологически, то по суще­ству — Стругацкие семидесятых. В их голосе заметно поубавилось мажорных нот, взгляд на мир стал трезвее и жестче. Действительность оказалась не слишком восприимчивой к императивам разума и нравственности, обнаружила свою "не­прозрачность", инерционность. Социаль­ное зло демонстрировало поразительную живучесть и способность к мимикрии. К тому же именно в это время стала на­глядно выявляться недостаточность ду­ховного багажа, с которым отправилось в жизнь поколение "младших научных сотрудников", поколение "бури и на­тиска". Слишком легко его нравственные устои размывались волнами моря житей­ского, слишком восприимчивыми оказа­лись многие его представители к энтро­пийным тенденциям: примирению с об­стоятельствами, уходу в частную жизнь, подчинению рутинным схемам поведе­ния. И творчество Стругацких по-своему откликается на это изменение общественно-психологической атмосферы. Оно все больше сосредоточивается на поиске на­дежных этических ориентиров в противо­речивом мире, где действуют законы ре­лятивистской механики. На смену пафосу первопроходчества, на смену полемиче­скому задору приходит энергия упорного, несуетного размышления, склонность к моделированию сложных нравственных коллизий.

Очень непохожи друг на друга про­изведения 70-х годов: "Пикник на обочи­не" и "Малыш", "Парень из преиспод­ней" и "За миллиард лет до конца света". А все же есть между ними и подспудная смысловая перекличка. Герои всех этих повестей поставлены в условия острого внутреннего конфликта, конкуренции ценностных установок, их раздирают про­тиворечивые мотивы и побуждения. Вы­бор предстает здесь родовым свойством человеческой природы, чуть ли не сино­нимом разумности: нужно быть разум­ным, чтобы выбирать, нужно выбирать, чтобы быть разумным.

Максимального напряжения и в то же время кристальной прозрачности тема нравственного выбора достигает в повести "За миллиард лет до конца света". После обманчиво фантасмагорических и бравур­ных по темпу экспозиции и завязки воз­никает ситуация экспериментальной, ла­бораторной чистоты. Суть ее в следую­щем. Несколько ученых, ведущих иссле­дования в разных областях науки, вдруг сталкиваются с противодействием некой могучей силы, мешающей им продолжать работу. Природу этой силы Стругацкие сознательно выносят за скобки: то ли это внеземная цивилизация, то ли сама При­рода взбунтовалась против человеческого разума, дерзающего проникать в сокро­венную структуру мироздания. Важно другое. У Твардовского в "Василии Тер­кине" солдату предлагается определить свою линию поведения, когда на него "прет немецких танков тыща". В сходном положении оказываются и персонажи по­вести Малянов и Вайнгартен, Губарь и Вечеровский. Сила, противостоящая им, безлика и безжалостна. А главное, в отно­шениях с ней каждый может рассчиты­вать только на себя — никакая внешняя инстанция, никакой государственный ор­ган не придет на помощь. Чем-то надо жертвовать — или верностью своему де­лу, научному и человеческому долгу, или благополучием, здоровьем, а может, и са­мой жизнью, больше того — безопасно­стью близких и любимых людей.

Как видим, условия эксперимента зада­ны с избыточной жесткостью, рассчитаны на многократные перегрузки. И Стругац­кие своих героев не представляют сверх­гигантами. Почти все они один за другим сдаются, находя себе те или иные оправ­дания. Упорствует один лишь математик Вечеровский — его образ задан как герои­ческий. Гораздо интереснее анализ состо­яния главного героя повести, астронома Малянова. Тот, почти уже сломившись, никак не может сделать последнего шага, переступить черту...

Удачей Стругацких стала, на мой взгляд, как раз психологически достовер­ная передача болезненности этого акта капитуляции, отказа от лучшего в себе, от стержня своей личности. Как страшно становится Малянову, заглянувшему в свое будущее "по ту сторону", какой тоскливой, обесцененной видится ему жизнь, в которой он перестанет быть са­мим собой. Поэтому и сидит Малянов в комнате Вечеровского, повторяя слова, полные безысходной горечи: "С тех пор все тянутся передо мною кривые, глухие, окольные тропы". Ему, мучающемуся в нерешимости, гораздо хуже, чем хозяину, уже сделавшему свой выбор...

Похоже, однако, что Стругацкие чув­ствуют себя не слишком уютно в разре­женном, прозрачном пространстве чистой притчи с ее жесткой, несколько формали­зованной логикой. Во всяком случае, в следующем своем произведении — "Жук в муравейнике" — писатели вновь обра­щаются к острому и извилистому сюжету, а тему выбора осложняют многочислен­ными и разнонаправленными аргумента­ми, соображениями "за" и "против".