Геннадий Николаев - Освобождение Звезды

На наших глазах творилась История, и мы были ее активными участни­ками. Это были первые, хрупкие ростки нарождающейся демократии, быть может, самые светлые дни Перестройки, которая впоследствии будет так грубо растоптана новым классом авторитарных аппаратчиков с припрятан­ными партбилетами.

При новом первом секретаре Ю. Соловьеве, сменившем Романова, пере­веденного в Москву, Ленинградский обком наконец-то определился со сво­ими «секретными» кандидатами на «Звезду». Их было двое: Вильям Козлов и Евгений Туинов. О первом мне известно лишь то, что он, автор романов-кирпичей, закончил Высшую партийную школу и был одним из глава­рей самого реакционного, черносотенного крыла Ленинградской писатель­ской организации. О втором — тоже немного: идейно такого же «разлива», что и Козлов, впоследствии попал в Госдуму от ЛДПР.

Теперь-то можно сказать с большей определенностью: откровенно анти­семитский роман Туинова «Человек бегущий» очутился в «Звезде» и, не­смотря на очевидную порочность, был напечатан Холоповым под давлением обкома КПСС с целью ввести в авторский актив будущего претендента на один из двух главных постов (главного редактора или первого заместителя). Это была вторая, после публикации очерка Молоткова, уступка со стороны Холопова давлению откровенно черносотенного Ленинградского обкома КПСС.

После публикации романа Туинова уже и в Москве поняли, что Холопо­ва пора менять. Тогда-то в Союзе писателей СССР, чьим органом являлась «Звезда», и вспомнили про «историческое» решение общего собрания Ле­нинградской писательской организации и про так называемый «конкурс». Меня вызвали в Москву, и 31 октября 1988 года я предстал пред ясны очи секретаря СП СССР по организационным вопросам Ю. Н. Верченко,

Это был очень тучный и добродушный на вид человек. Телефоны на его огромном столе, заваленном бумагами, книгами, официальными сувенирами и всякой всячиной, звонили непрерывно. Разговаривая со мной, Юрий Нико­лаевич умудрялся говорить по двум, а то и по трем телефонам сразу — то мягко, дружелюбно, даже ласково, то коротко, сухо, властно. Секретарша то и дело входила с какими-то бумагами, которые он либо тотчас подписывал, не отрываясь от трубок, либо, кивнув, откладывал в сторону. Работа кипела...

На приставном столике я заполнил подробную анкету, напомнившую мне те дотошные анкеты, которые я заполнял когда-то, работая в атомных «ящиках». Верченко запечатал ее в пакет, тут же через секретаршу отпра­вил в ЦК и, позвонив туда, сказал мне, чтобы в 12-00 я был у заместителя заведующего отделом культуры ЦК Егорова Владимира Константиновича. Пропуск будет в проходной по улице Куйбышева, подъезд 6, этаж 7. Со мной хотят срочно побеседовать.

Он взглянул на часы — уже было четверть двенадцатого, вызвал секре­таршу и распорядился, чтобы меня «быстренько» отвезли в ЦК на машине Союза писателей. Так я очутился в массивном, многоэтажном корпусе, сто­явшем особняком внутри комплекса цэковских зданий на Старой площади.

Что поразило? Во-первых, двойная проверка документов: на проходной с улицы и при входе в корпус отдела культуры — покруче, чем на секрет­ных объектах, где мне доводилось работать в мой сибирский атомный пери­од. Во-вторых, «начинка» отдела культуры ЦК: если по периметру наруж­ных стен располагались служебные кабинеты, то вся центральная часть зда­ния представляла собой один гигантский многоэтажный сейф со множеством шкафов, ячеек, каких-то отсеков. Все это колоссальное храни­лище, как я понял, было заполнено «личными делами», нашими досье, архи­вами, разного рода сведениями о нас, работниках «культурного фронта». В любой момент любой чиновник ЦК мог получить здесь исчерпывающую ин­формацию о каждом из нас. Получить и использовать ее — против кого же, если не против нас?

До назначенного срока оставалось еще около четверти часа, и я ходил по этажам вдоль этого чудовищного сейфа, мимо кабинетов с номерами и табличками, на которых значились фамилии находящихся там аппаратчи­ков, по мягким ковровым дорожкам, и во мне крепло ощущение прочности, незыблемости этого секретного сейфа, всего этого сооружения, тщательно охраняемого, несмотря на все «перестройки», боевитые лозунги, попытки обновления и страстное сотрясание воздуха митингующими демократами. На всех на них имелись здесь подробнейшие сведения, тысячи «чемоданов компромата». Пожалуйста, господа-товарищи, новые вожди, берите, поль­зуйтесь, не стесняйтесь, для вас бережем...

Из любопытства я заглянул и в буфет. В холодильных витринах «комму­нистическое изобилие»: икра такая, икра сякая, крабы, салаты, рыба крас­ная, белая, вяленая, копченая, колбасы, сыры, ананасы, бананы, — все, чего твоей душеньке угодно. Цены — тоже «коммунистические», главная проб­лема, как на «загнивающем Западе», проблема выбора. Проблема показа­лась мне неразрешимой, и я снова пошел кружить вдоль кабинетов.

Наконец, в 12-00, я постучался к тов. В. К. Егорову. Спортивно-подтяну­тый молодой человек пригласил за маленький столик, предложил чаю с пе­ченьем. Я узнал его — Егоров бывал у нас в Ленинграде на ответственных собраниях.

Разговор повел хозяин: что не нравится в нынешнем журнале, что хоте­лось бы изменить, вообще какова программа, если таковая есть? Тон вопро­сов и сама манера общения — дружелюбные, доверительные.

Я рассказал о проблемах, которые налицо, о будущих намерениях сказал коротко: не знаю, что буду печатать, если утвердят, но точно знаю, чего не буду — шовинистические, националистические материалы. Не буду печа­тать «развесистую клюкву», натуралистические, порнографические вещи. Не будет и воинственных вещей, призывающих к насилию, романтизирую­щих войну. Впрочем, добавил я, об одном могу сказать определенно: буду печатать произведения, документальные материалы, разоблачающие культ личности, преступления сталинского режима... (В то время я еще не «до­зрел» до понимания того факта, что «сталинский» режим целиком вырос из режима «ленинского».)

По лицу моего собеседника трудно было определить, как он отнесся к моей «исповеди» (как они все умели «делать» такие лица!). Но вдруг легкая тень тронула его маску. Глядя мне в глаза и чуть-чуть усмехаясь, он спро­сил, что я думаю о романе Туинова «Человек бегущий», опубликованном не­давно в «Звезде». Я высказался примерно в том же духе, что и говорил при обсуждении романа на заседании редколлегии: роман слабый, схематичный, черносотенный, откровенно антисемитский, я голосовал «против». Влади­мир Константинович как-то странно оглянулся, словно проверял, нет ли кого-нибудь за спиной, и сказал, понизив голос: «Туинов был здесь вчера...» Я сначала не понял, не «врубился». «Зачем?» — вырвалось у меня. «Затем же, зачем и вы», — ответил Егоров. И добавил многозначительно: «Вот так-то!»