Семён Ласкин - Роман со странностями

Нам хотелось попробовать новой жизни. Надежда была, что это только начало, какой-то фундамент, у которого небольшой срок. Сначала чертежи делают, потом закладывают фундамент, а потом уже возводят большое здание... Здание пока так и не начали строить. Ну, ничего. Мне кажется, что и наши чертежи не пропадут.

Всеволод Евгеньевич ждал своего ученика Володю Краминского, как и договорились, на углу Шпалерной и Литейного. Несколько лет назад Воло­дя считался любимчиком профессора, вся кафедра не сомневалась, что для этого парня место в науке давно обеспечено. Егорьев и не скрывал, что Краминский — единственная желанная кандидатура в аспирантуру. И вдруг все надежды профессора оказались перечеркнутыми. Володю куда- то вызывали, он стал исчезать с кафедры. Всеволод Евгеньевич, которому очень хотелось, чтобы исследовательская тема, взятая еще студентом Краминским, была доведена до конца, был крайне расстроен. Товар следовало показать лицом, но Володя явно скис, о науке говорил с тоской в глазах, и наконец сознался, что никакие прогнозы по его кандидатуре сбыться не могут; он был вызван сначала в партком, затем в ГПУ, где ему не дали выбора: он вынужден был или положить партбилет, или идти туда. Егорьев по своей натуре считался медлительным скептиком, но тут только развел руками: кто-кто, а уж он-то, бывший царский адмирал и ученый, не мог не знать, что с такими инстанциями лучше не спорить, пострадает и Володя, и он, его наставник.

На какое-то время Краминский исчез, о нем забыли почти все на ка­федре, однако теперь, когда случилась эта страшная история с Ермолае­вой, Егорьев решил ученика отыскать.

Важным казалось и еще одно: Краминский видел Ермолаеву у них на даче в Васкелово. Она постоянно уходила на озеро, писала пейзажи, а вечером они все смотрели работы, восхищались и много говорили не толь­ко о живописи, но и о музыке, о литературе...

Володя не молчал. Ему хотелось спорить с художницей. А Верочка глядела на него снисходительно, мальчик нравился ей своей независимо­стью.

Было темно. Всеволод Евгеньевич перешел к фонарю: второй час ночи. Володя крепко опаздывал, а ведь договаривались встретиться на Литейном не позже полуночи.

Мороз стоял жуткий. Егорьев подпрыгивал, пальцы ног свело холодом, когда-то обмороженные, они и теперь сразу реагировали на стужу. Не­вольно тревожила мысль, нет, Краминский не придет. НКВД это не армия, это строже, Володю могут не отпустить.

Теперь Всеволод Евгеньевич расхаживал по тротуару, народу на улице не было, город будто бы вымерз. «Нет, — уговаривал он себя, — ждать и ждать, случай может не повториться».

Невдалеке виднелась Нева, в слабом свете, падающем с моста, лед казался неровным, черным. Вероятно, его взрыхлили проходившие ледоко­лы, а затем льдины опять смерзлись, образовав взгорья.

Всеволод Евгеньевич резко повернулся на шум подъехавшей «Эмки». Открылась дверца, и некто низким, неузнаваемым голосом позвал:

— Товарищ Егорьев! Опаздываем!..

Он все же понял: Володя! И это непривычное обращение по фамилии, и даже слово «товарищ» подчеркнуло особые, «тайные» обстоятельства, в которых теперь оказывались они оба.

Всеволод Евгеньевич бухнулся на заднее сиденье, осторожно пощупал карман. Сверток выпирал. Шофер даже не кивнул на интеллигентское «здравствуйте», да и Краминский застыл, смотрел на дорогу, казалось, его совершенно не волнует человек, только что севший в машину.

Будто бы греясь, Егорьев осторожно перенес пакет за пазуху, видно, теперь все же можно было надеяться на какое-то развитие их «незакон­ного», но такого важного дела. В нынешней странной ситуации правильнее молчать.

Три дня назад, когда Всеволоду Евгеньевичу удалось дозвониться до Краминского, а затем рано утром встретиться на такой же морозной ули­це и рассказать о происшедшем, Володя долго и мрачно молчал. Просьба профессора, видимо, была ему не по силам.

— Не знаю, не уверен, что все это нужно, — сказал наконец он, обрывая нервный рассказ Егорьева. — Сейчас начальство не доверяет да­же своим, каждый под наблюдением, мы можем пострадать оба.

— Но какой же враг наша Верочка? Вы же видели ее, знаете, это беспомощное существо! — едва сдерживаясь, говорил Егорьев.

Ему было неприятно, что человек, которого он воспитал, трусит, огля­дывается по сторонам, испуганно просит уменьшить пыл.

Мимо молча прошли мужик в полушубке и женщина, повязанная шер­стяным платком. Егорьев чувствовал: никого на морозной улице они не интересовали. И все же Володя замолк, а когда двое прошли, заговорил о чем-то случайном, а потом еще долгим взглядом провожал неведомых людей.

— Хорошо, — сказал наконец Краминский, но Всеволоду Евгеньевичу ничего нового это «хорошо» не прибавило. Скорее в слове послышалось «хватит», «достаточно», «я не имею права».

Он протянул Егорьеву руку, но профессор застыл в нерешительности.

— Я постараюсь. Я возникну. Только если разговор будет по телефо­ну, Всеволод Евгеньевич, ни одного вопроса. Да и при встрече ни вопроса до того времени, пока мы не одни.

Вот теперь они и оказались в той ситуации, когда любое слово, фраза или реплика становились опасными. Молоденький водитель в солдатской ушанке наверняка был таким же сотрудником ГПУ, опасаться следовало любого.

Куда ехали, Егорьев не мог даже предположить. Город заканчивался, привычные улицы сменились незнакомыми, низкорослыми постройками.

Ночь делала эти неведомые места совсем страшными. Переехали мост, несколько секунд машина нависала над железнодорожными путями. То­варные составы ждали рассвета.

Раза два им пришлось останавливаться перед патрулем. Володя выска­кивал, доставал бумаги, и они снова катили по узким проездным путям, пока вдруг водитель не притормозил.

— Товарищ Егорьев, — сухо сказал Краминский, — отыщем начальни­ка, затем договоримся о проверке охраны. Я пойду от первого вагона к концу, вы от конца к первому. Выполняйте.

Он выскочил из машины, хлопнула дверь, и теперь Егорьеву ничего не оставалось, как идти вдоль непонятного и вроде бы совершенно случайно­го товарняка.

Несколько шагов они шли молча, один за другим. Светло-серая луна в черном небе казалась единственной световой точкой, благодаря ей можно было чуть яснее ориентироваться на путях. Слава богу, метели не было. Но пухлый мартовский снег осел, походил на лед.

Всеволод Евгеньевич всматривался в темное пространство, не понимая, что за широкая преграда оказывается перед ним, пока вдруг не сообразил, что впереди не лес, а товарные составы, возможно, именно те, которые они видели несколько минут назад с высоты моста. Неожиданный фонарь вырвал фигуру Краминского, затем свет упал на Егорьева.