Геннадий Николаев - Ночные каналы

И только теперь я заметил у входа в зону «Б» черный силуэт автомобиля — «Волга», двадцать первая модель. «Собака плюс машина минус Светка» — эта формула наводила на мысль о том, что собака, машина и Светка как-то связаны между собой...

Вдруг заскрипела входная дверь, мутное пятно возникло, закачалось между зданием и машиной — я не сразу сообразил, что так выглядит загазованный воздух в тусклом свете, пробившемся из дверного проема. Но вот сверкнули хромированные детали — бампер, задние фонари, боковая окантовка. Расплывчатая фигура крупного мужчины появилась в мутном пятне, следом за ним вышла женщина. Он вел ее за руку, казалось, тянул насильно. Они слились с машиной, хлопнула дверца, потом вторая, взревел двигатель, вспыхнули фары. Мужской голос, перекрывая шум двигателя, громко позвал: «Барс!» Овчарка упруго поднялась, кинулась к машине. Снова хлопнула дверца, и «Волга» укатила, оставив после себя дрожащее красное мерцание запыленного воздуха.

Я поднялся на затекших ногах, влез по склону на берег. Овчарка, видно, полежала на моей одежде — от нее остро пахнуло псиной. Я быстро оделся. Надо было возвращаться в корпус. Хотя сменный и смотрел на мои отлучки сквозь пальцы, но, видимо, до поры до времени. Да мне и самому было неловко так по-наглому сачковать, все-таки я был воспитан в добропорядочной семье, где честь и долг не были пустыми словами.

Едва я сделал несколько шагов по направлению к зоне «Д», как снова заскрипела дверь и послышались торопливые шаги. «Юра!» — тихо позвал женский голос. Сердце мое подпрыгнуло, но ту г же опало — голос был чужой, не Светкин.

Ко мне подошла незнакомая девушка в белой, как у Светланы, робе, худенькая, даже какая-то изможденная, с темными кругами под глазами. Что-то болезненное, надрывное было в ее лице.

— Вы — Юра? — спросила она.

Я кивнул, промычав что-то неопределенное.

— Вот, — протянула она свернутый клочок бумаги, — от Светланы.

— А что с ней? — спросил я, придержав за локоть уже готовую уйти девушку.

— Нет, нет, все в порядке, ее перевели в дневную смену. Срочно, — опустив глаза, как-то неуверенно добавила она.

Мне это показалось подозрительным.

— Срочно? Почему?

— Не знаю. У нас так бывает...

И опять что-то уклончивое, неискреннее. Я заглянул ей в лицо.

— Со всеми бывает? Или только со Светланой?

Девушка пожала плечами. Отходя от меня торопливо, как-то боком, отве­тила:

— Не знаю, я недавно здесь...

— Как ее фамилия?

— Кажется, Мокшанова... Или Локшанова, точно не помню.

— А где живет? В общежитии?

— Не знаю...

— А кто увез ее на «Волге»?

— Что? — испуганно спросила она и, всплеснув руками, побежала к зоне «Б». Опять под красной лампочкой возникло туманное пятно, дверь со скрежетом закрылась, и я остался в полной темноте.

Я вернулся в свое здание. На освещенной лестнице развернул бумажку. «Юра, срочно перевели в дневную смену. Не скучай. С.»

На столе у сменного под стеклом лежал список служебных и домашних телефонов начальства и сотрудников зоны «Д», но был и номер справочного бюро. Естественно, я тут же набрал этот номер. Длинным гудкам, казалось, не будет конца. Но вдруг трубку сняли. Я попросил дать квартирный телефон Светланы Мокшановой или Локшановой. Вскоре резкий птичий голос ответил: «Такой нет». Я швырнул трубку на рычаг. Сменный, белым кулем сидевший за столом над очередным кроссвордом, поднял красные глаза.

— Телефоны ломаются, понимаешь? — сказал он в пространство. — От постоянного облучения пластмасса не выдерживает, становится хрупкой...

Смысл сказанного не сразу дошел до меня — лишь в общежитии перед тем, как провалиться в сон, я с изумлением подумал о его словах: «Почему постоянное облучение? И если пластмасса не выдерживает, то что же проис­ходит с нами, живыми?»

То ли уже во сне, то ли еще наяву я увидел пробегающую крысу — она посмотрела в мою сторону, заговорщически подмигнула и скрылась под тумбочкой.

4

Часов около одиннадцати я вышел в коридор — всклокоченный, немытый, очумелый от короткого сна и жары. Первая мысль, которая посетила меня, еще до того, как я продрал глаза, была о Свете. Вчерашняя ночь — с овчаркой, машиной, девушкой — представлялась каким-то нелепым кошмаром. Еще эта пластмасса, которая не выдерживает... Я стиснул голову ладонями, заставил себя думать логически. Что является самым важным на данном этапе? Светлана! Как ее найти? В принципе это было возможно: город закрытый, никто никуда не мог исчезнуть, все на учете. По четырем параметрам — имя, возраст, внешность, место работы — можно было рассчитывать на успех. Обойти десяток общежитий, которые были, кстати, совсем рядом, дело получаса.

Умывшись и выпив кружку теплой, пахнущей сразу всей таблицей Менде­леева воды из титана, за которым следил одноглазый Фомич, я вышел на яркий свет, под жгучее полуденное солнце. На крылечке возле барака, закинув ногу на ногу, с папиросой в зубах сидел Фомич. Он всегда тут сидел, в валенках, телогрейке и шапке-ушанке в любую погоду, казалось, круглые сутки. Он и сам говорил, что привязан к бараку, как собака к будке, больше у него нигде никого нет. Увидев меня, он радушно похлопал трехпалой рукой рядом с собой, приглашая посидеть за компанию. Я сел, не без некой корыстной мысли.

Мы поговорили о погоде («жара, сушь!»), о крысах, клопах и тараканах («они тут навеки прописаны, вроде меня»), о новостях городской жизни («вчерась в пятом зверинце так накеросинились, что девки голышом бегали...»). Я навострил ухо.

— В пятом это что, бараке? — уточнил я.

— Ага, — кивнул Фомич. — Там одни биксы. Знаешь, что такое биксы? От дома оторвались, до сладкого дорвались. Вот их и барают все, кому не лень. Охрана да стройбат тамот-ка долбится...

— Скажите, Фомич, вы тут всех знаете, а кто из начальников разъезжает на «Волге» с овчаркой? Собаку зовут Барс.

— Барс? На «Волге»? «Морская волна»? Так это из высоковольтных, вельможа, начальник режима Евстафий Палыч Братчиков. Он тут с первых столбиков, вроде меня. Из Краслага — повысили!

— А он женатый?

— А как же! У них, падла, у всех, штампики. И баба есть, двое пацанов. А как же! Но они все от жиру да от безделья по три-четыре шалашовки греют. Гаремы!

— А откуда вы знаете? Сами видели? Через перископы?

Фомич обиженно стрельнул в меня слезящимся глазом.

— Поживешь с мое, и без перископов увидишь. А чего видеть-то? Как они бараются? Я вижу: катит в машине, сам за рулем, рядом двустволка. Это что, на службу, что ли? В лесок или на хату. Не домой — боже упаси! Дома — баба, дети, партбилет, щи жирные с мясом. Катит краем зоны, вдоль полосы. Думает, не видно. А попки на вышках на что? А наш брат, бывший зэк, хоть и одноглазый? А стройбат, что в кустах спит или девок шерстит? А сами девки в окнах — с утра до ночи титьки греют? Мы ж в зоне! Каждый пук слышно. Все всё про всех знают. Кто кого, когда и как. Если хошь, я тебе все хатки покажу, кто где хорькуется. Если интересно... А чего тебе? Зачем? — вдруг спохватился Фомич, видно, сообразив, что слишком разболтался.