Джулианна Киз - Под вопросом

– Ничего, клянусь. Но…

Я жду продолжения.

– Но хочу кое-что прояснить, – поспешно добавляет она. – Все эти дела с тайным поклонником в прошлом году – было проще делать вид, словно я не представляла, кем он был. И полагаю, ему тоже было легче притворяться, будто он считал, что я этого не знала. А в этом году, как бы ни тяжело было видеть их вместе, все же это было проще, чем признать, что, возможно, я совершила ошибку, не обращая на него внимания.

Я резко выдыхаю.

– Вау.

– Да уж. Так что, неизвестно что будет – если вообще будет – дальше. Но ты начала все заново в этом году, а я собираюсь поступить также с января. Это мое решение. Никаких секретов, никаких противоречивых сигналов.

– Ты собираешься сказать Нэйту, что он тебе нравится?

– Конечно же нет. Но и не собираюсь притворяться, что это не так.

– Что-то мне сильно подсказывает, ты не улавливаешь сути.

Она откусывает задние ноги у печенья в форме оленя.

– Ну посмотри, что получилось. Вы с Кросби все поставили на кон и потерпели провал.

– Ты слишком восприимчива.

– Просто хочу сказать, что сейчас, возможно, мы слегка не готовы справиться с правдой, однако ложь все только ухудшает.

– Можешь повторить это.

– А ты можешь услышать это, – говорит она, – когда пожелаешь, ведь мы будем соседками по комнате.

Я перестаю полировать серебряный поднос.

– Повтори?

Она слизывает красную помадку с носа оленя.

– Ну, у тебя нет пристанища, а у меня есть гостевая спальня. Что же я за подруга, если не стану настаивать, чтобы ты переехала?

– Ты серьезно?

– Конечно. Это будет зона без парней. Вроде той, что была у вас с Келланом, только без всей этой лжи и гонореи.

– А ты знаешь, как соблазнить девушку.

– Я еду на Таити на две недели и оставлю тебе ключи, чтобы ты могла перевезти вещи. О чем мы говорим? Ах, да, о вещевом мешке и коробке из-под молока?

– Двух коробках из-под молока.

– Только глянь на себя, – воркует она, держа меня за подбородок. – Совсем повзрослела.

* * *

Для стороннего незнакомца я бы показалась кем угодно, только не повзрослевшей. В своем стремлении не думать о Кросби, я полностью погрузилась в учебу, забросив все кроме моих смен в «Бинс», ведь теперь мне понадобятся деньги как никогда. Мои волосы собраны в вечный небрежный пучок, ежедневный наряд составляют пара потертых джинсов, футболка и толстовка. Я не застилала постель с Благорождения, а моя простынь превратилась в сжатый комок, затерявшийся где-то под одеялом. Лишь после сдачи последнего экзамена, когда наступает время паковать сумку, чтобы поехать на неделю домой, я осматриваю обстановку и понимаю на кого теперь похожа. Возможно, даже к лучшему, что Кросби игнорирует меня с той ужасной ночи – если бы он зашел и увидел это, то его бы тут же ветром сдуло.

Я тяжело выдыхаю и хватаю корзину для белья, решительно заполняя ее всеми вещами в комнате, которые можно постирать. Каждый предмет одежды, за исключением надетых на мне в данный момент потертых джинсов и футболки, каждый предмет постельного белья – ничто не минует подобной участи. Я переношу корзину на кухню и загружаю первую из, полагаю, пяти загрузок, заправляя двойной порцией моющих средств. Не буду лгать: оно начинает попахивать, а я не собираюсь забирать с собой этот беспорядок в следующий год или свою новую квартиру. Это будет свежее, чистое начало во многих смыслах.

Мой автобус уходит завтра в полдень, а так как Келлан в Калифорнии до второго января, я забронировала обратный билет на канун Нового года, чтобы у меня было полтора дня закончить паковать вещи и перевезти все к Марселе до ее возвращения. В почти опустевшей комнате становится невозможно игнорировать очевидное, и я смотрю на свой письменный стол и кровать пока моя нижняя губа не начинает подрагивать не только из-за грусти от мысли о демонтаже, лишь для того чтобы через полторы недели вновь подвергнуться сборке. Мне грустно, потому что они напоминают мне о Кросби, вся комната вынуждает о нем вспоминать. Каждая деталь. Я приучилась оставлять телефон в ящике с носками, чтобы не писать ему, когда мне приспичит, что до сих пор случается с завидной регулярностью. Я знаю, что не могу и дальше скатываться в депрессию, поэтому тащусь обратно на кухню за инструментами Келлана и решаю, что кровать станет моей первой жертвой.

Скидываю матрас и вытаскиваю его в гостиную, от этого незначительного действия мои мышцы горят, а дыхание учащается, вынуждая обдумать вариант, чтобы оставить кровать как есть и до отъезда перебраться спать на диван. Но я этого не делаю. Доводить все до конца – мое новое кредо, и я собираюсь ему следовать. По крайней мере, в этом состоит план, пока я не приседаю возле кровати с разводным ключом в руке и не замечаю на полу маленькую красную коробочку.

Определенно, я никогда ее раньше не видела. Она плоская и квадратная, размером меньше CD, бархатистая и гладкая на ощупь. Разводной ключ бряцает, когда я роняю его в коробку с инструментами, но я едва ли замечаю шум за глухими ударами сердца. Я точно знаю, что эта комната была пустой, когда я в нее переехала, и знаю, что никогда раньше не видела этой коробочки. Эта вещь материализовалась в какой-то момент между Днем Труда и сегодня.

Отчаявшаяся часть меня в равной степени переживает стоит ли надеяться или нет, что это что-то от Кросби или нечто, что Келлан случайно закинул сюда. Он вечно швыряет вещи с дивана в кухню, заверяя, что может попасть ими в раковину. Зачем бы ему делать это с красной бархатной коробочкой?

Ладно. Я просто ее открою.

Делаю глубокий вдох и приподнимаю крышку, ощущая сильное сопротивление пружин, словно раньше ее никогда не открывали. Увидев крошечный кулончик в виде книги на тонкой золотой цепочке, я понимаю, что это не связано с Келланом. Никоим образом. Я давно уже поняла: единственный человек, которому следует все знать, не ведает об этом.

Будь я умнее или разумнее, то захлопнула бы коробочку и оставила ее в комнате Келлана с просьбой вернуть Кросби, когда он снова его увидит. Но в данный момент я даже отдаленно не чувствую себя здравомыслящей или разумной, вместо этого я достаю ожерелье из коробочки и рассматриваю изящную маленькую книжку, наполовину приоткрытую, являя миру изысканные золотые странички. Она настолько маленькая, что мне приходится щуриться, чтобы прочесть символы, выгравированные на обложке и, когда мне это удается, я лишний раз убеждаюсь в том, что уже давно знаю: я совершила громадную ошибку.

Я тебя люблю.

Сдерживаемые днями слезы подступают и начинают глупо и безудержно литься, пока просто не всхлипываю на полу. Я кладу ожерелье на место в коробочку и задвигаю ее подальше, в такую же недосягаемость, как и парень, который положил ее сюда. Это должно быть подарок на Рождество, наверно он купил его в тот последний вечер и спрятал под моей подушкой, а в какой-то момент ужасных последствий тот, вероятно, каким-то образом завалился между матрасом и стеной и остался незамеченным.