Виталий Каплан - Масть

Что остаётся делать Иному, которого лишили силы, сковали, которому предстоит вскоре знакомство с раскалённым железом, кнутом, иглами под ногти… интересно, как далеко пойдёт фантазия Светлых? И кто, собственно, всё сие исполнит? Ответ ясен: самим натура такое не позволит, значит, человеческими руками. А после человечку подчистят память, дабы не терзался муками воспалённой совести. Ну и не болтал. Понятно даже было, кого привлекут – бывших питомцев журавинской школы, человеческих помощников Иных, вроде благородного Саши Оладьева.

Так что же делать? Терзаться мыслями о грядущем? Утешаться тем, что не в человеческих силах выдержать сие воздействие? Но ведь я не человек. Всё равно Иной, хоть и заклинили мне все способности… и потому нельзя сдаваться. Сдашься – и тысячи тел закачаются в петлях. Значит, всё ещё хуже. Выдержу уж как-нибудь пытки… вряд ли они будут долгими, времени, по словам графини, у них мало. Выдержу пытки – но не выдержу «Тройного правдоруба», перестану мыслить, перестану быть. Думал ли я о таком конце? Ни рай, ни ад, в кои верил до посвящения. Но и не раствориться в глубинах Сумрака – а вот так, забыть себя, пускать слюни, гадить в штаны! В точности как Салтычиха в темнице Ивановского девичьего монастыря.

И всё равно – тысячи петель, никуда от них не деться.

И потому я уснул. В самом деле, что ещё оставалось? Прошлую ночь почти не спал, ворочаясь и размышляя над дядюшкиными откровениями, эту ночь провёл не менее живо… а натура-то всё равно требует своего.

Потяжелело в голове, затянулось всё хмурой серостью – ну точно в Сумраке, но не Сумрак то был, а всего лишь осенний лес, когда облетела уже почти вся листва и пружинит под ногами. Пахло грибами, еловой хвоей и горьковатым дымом – видать, недалеко жгли костёр. Шагов через двадцать вышел я на полянку, где и впрямь потрескивал небольшой костерок.

– Садись, ешь, пока не остыло! – протянула мне матушка миску, полную горячей похлёбки. – Тощий-то какой!

– Что, брат, боязно тебе? – спросил Алёшка, протягивая мне ломоть ноздреватого серого хлеба. – А ты не трусь, ты ж брат мой старший, ты их всех ушатаешь!

Был он не рыжим, а русым, как и я, и глаза такие же серые – ни малейшей зелени. Однако же звучание голоса ничуть не изменилось, а у ног его, свернувшись клубком, спал Ураган. Не такой, каков он сейчас – этот матёрый, размером с крупного волка пёс явно достиг зрелости.

– Лёша, – повернулась к нему матушка, – не учи брата чему не следует! Прежде всего, Андрюша, постарайся выжить! Это наиглавнейшее!

– Но и честь свою не уронить, – возразил батюшка. Был он, как и все они, в крестьянской одежде, весьма поистрепавшейся, левый сапог просил каши, но у пояса по-прежнему висела шпага. – Простой ли ты, Иной ли ты, оно без разницы, Андрюша. Левый ли, правый… какая у тебя масть, какая у тебя снасть – всё пустое. А вот благородство в луже утопить никак нельзя. Слышишь, Андрей!

– Слышите, Андрей Галактионович! – толкнули меня в бок, и всё пропало. Пасмурный лес, грибы, костёр, батюшка, матушка, нерождённый братишка мой Алёшка, преображённый Ураган – растаяли внутри головы моей, и остался только тёмный подвал да огонёк свечи. Судя по яркости – очень даже магической.

– Зачем разбудил? – хмуро спросил я Костю. – Такой сон испортил!

– Уходить вам нужно отсюда, Андрей Галактионович, – ответил парень ничуть не менее хмуро. – Погодите немножко, я сейчас.

На мгновенье он застыл, будто прислушиваясь к далёкому и грозному, а потом шумно выдохнул. И тут же растаял на мне «Хитон смирения», и тень моя вновь стала послушна.

– Сейчас портал открою прямиком в ваш дом, – сказал Костя. – Только там долго не сидите, скройтесь где-нибудь, а то ведь наши искать вас станут.

– Светлый, ты в своём уме? – печально вопросил я. – Или это такая затейливая шутка? А на самом деле на допрос поведёшь?

– Не могу я так. – Голос его был непривычно резким. – Не могу смириться с таким бесчестьем!

– Может, объяснишься? – Мне и впрямь стало интересно. – Ты всерьёз намерен устроить мне побег? Зачем? Какая тебе от того польза?

– Всё-таки у вас Тёмная душа, – криво усмехнулся Костя. – Всё на пользу меряете. А мне просто стыдно, что мы, Светлые, в палачей готовы превратиться. Низко это, недостойно дела Света! И хуже всего то, что Виктория Евгеньевна… Думаете, я только вас спасаю? Да в первую голову я её спасаю, её честь! Представьте, каково ей станет после того, как вас… Не может никакой Светлый жить с таким позором… а она уж всем Светлым Светлая! Развоплотится же, понимаете?

Он так разволновался, что в голосе нешуточно засквозили слёзы.

– А как же интересы дела? – не утерпел я. – Ведь я же источник ценнейших сведений, верно?

– Не знаю, – вздохнул Костя. – Только вот по ауре вашей видно, что зла на Светлых не держите и Дозору нашему пакостить не собираетесь. Мы и без ваших ценнейших сведений справимся – и победим! Вы ж всё равно ничего не успели выкрасть! Всё у нас и всё в положенное время исполнится!

– А о себе подумал? Ведь не спустят с рук такое! Светлый помог бежать предателю! Вот уж будет рада её сиятельство!

– Ага, накажут, – согласился он. – Но могу ли я как Светлый, да и как дворянин, поступить иначе? Ладно, некогда уже беседовать. Ступайте!

Он резко выбросил вперёд руку, ввинтил её во тьму – и та расступилась, побеждённая розовым сиянием. Открылось в ней круглое, два аршина в поперечнике отверстие, и я, не тратя времени на прощание, нырнул туда.

Внутри Костины врата пахли скошенной травой, когда её сперва намочит быстрый ливень, а после высушит солнце. Интересные шутки выкидывает мой ум! Видать, с недосыпу.

Глава 5

На столе расположилась шахматная доска, торчало на ней несколько фигурок – видно, дядюшка только что разбирал какой-то этюд. Поднимался пар над стаканом чая… над единственным стаканом.

Восседая в чёрном своём кресле, дядюшка глядел на меня как на недораздавленную вошь. Мне же приходилось стоять перед ним чуть ли не навытяжку. Чем дальше, тем непонятнее, что вообще происходит. Когда на рассвете я из дома постучался к нему по Тихой Связи, дядя Яник велел немедля явиться в Контору. Тихая Связь не передаёт оттенки голоса, но мне всё же показалось, что был он весьма благодушен.

И вместо чая, вместо предложения партии – разнос. И разнос – это ещё мягко сказано. В какой-то миг мне показалось, что за окнами – январь прошлого года, петербургская метель, под ногами – шкура белого медведя, а напротив – истекающий ядом Харальд. Куда делся мой смешливый и снисходительный дядюшка? Напротив сидело распалённое злобой создание.

– Вот, значит, как, – выслушав мой рассказ, насмешливо протянул он. – Значит, с пустыми руками явился, драгоценный племянничек? И я слышу от тебя жалкий лепет про пытки, коими тебе грозили Светлые? И уж совсем невообразимую чушь про побег из подвала? Костенька, значит, подсобил? И ты надеялся, что я поверю? Молчи! Ты всё уже сказал, что мог! Теперь говорить буду я!