Брендон Сандерсон - Архив Буресвета. Книга 1 : Путь королей

Такама. Их теперь мало кто носил, но старые солдаты, что жили в городе, рассказывали о тех днях, когда эти рубашки были популярным предметом одежды воинов. Кэл не ожидал, что такама до такой степени напоминает женскую юбку, но это хороший знак. Сам Рошон выглядел староватым и обрюзгшим для истинного солдата. Но он носил меч.

Светлоглазый окинул толпу взглядом. На его лице появилась гримаса, словно он проглотил что-то горькое. Позади него из ка­реты выглянули двое. Юноша с узким лицом и женщина постарше, с волосами, заплетенными в косы. Рошон изучил собравшихся, потом покачал головой и повернулся, чтобы забраться обратно в ка­рету.

Мальчик нахмурился. Неужели он ничего не скажет? Толпа, похоже, была столь же потрясена, и люди начали возбужденно перешептываться.

— Светлорд Рошон! — позвал отец Кэла.

Толпа притихла. Светлоглазый обернулся. Люди подались назад, и сам Кэл съежился под его суровым взглядом.

— Кто говорит? — требовательно спросил Рошон низким баритоном.

Лирин шагнул вперед, подняв руку:

— Я, светлорд. Ваше путешествие было приятным? Возможно, мы могли бы показать вам город?

— Как твое имя?

— Лирин, светлорд. Я лекарь Пода.

— А-а, — протянул Рошон, — ты тот, кто позволил старику Уис­тиоу умереть. — Лицо светлорда помрачнело. — В каком-то смыс­ле ты виноват, что я оказался в этой жалкой, отвратительной дыре.

Он фыркнул, забрался в карету и захлопнул дверцу. Возница за несколько секунд собрал ступеньки, прыгнул на козлы и начал разворачивать упряжку.

Отец Кэла медленно опустил руку. Горожане тотчас же принялись шушукаться, обсуждая солдат, карету и лошадей.

Кэл сел на бочку. «Что ж, — подумал он, — наверное, воин и должен быть резким, так?» Герои легенд могут и забыть о вежливости. Как однажды сказал ему старый Джарел, убийства и красивые речи не всегда идут рука об руку.

Лирин вернулся к ним; лицо у него было встревоженное.

— Ну что? — спросила Хесина, стараясь говорить весело. — Что ты думаешь? Мы выбросили королеву или башню?

— Ни то ни другое.

— Да? И что же мы выбросили?

— Точно не знаю, — сказал он и бросил взгляд через плечо. — Пару и тройку, наверное. Пойдем домой.

Тьен сконфуженно почесал голову, но Каладин ощутил всю тяжесть этих слов. «Башня» — это три пары в игре под названием шеелом. Королева — три тройки. Первая комбинация означала немедленный проигрыш, вторая — немедленную победу.

Но пара и тройка — это «мясник». Победа или проигрыш зависели от следующих бросков.

И, что важнее, от бросков остальных участников игры.

Меня преследуют. Видимо, это твои друзья из Семнадцатого осколка. Думаю, они все еще блуждают, обманутые фальшивым следом, который я им подсунул. Им же лучше. Сомневаюсь, что у них есть хоть малейшее представление о том, как поступить со мною, если вдруг удастся меня поймать.

«Янаходился в темном монастырском зале, — читала высокая и пухленькая Литима, стоя у пюпитра, на котором лежала открытая книга, — его дальние углы, куда не доставал свет, были словно залиты темной краской. Я сидел на полу, думая об этой тьме, о Незримом. Я не мог со всей уверенностью утверждать, будто знаю, что таится в ночи. Я предполагал, что там стены, толстые и крепкие, но как я мог это знать, не видя? Когда все сокрыто, что может человек считать Истиной?»

Литима, облаченная в фиолетовое шелковое платье с желтой окантовкой, являлась одной из письмоводительниц Далинара. Она читала великому князю, а тот разглядывал карты на стене своей гос­тиной. Комната была обставлена резной деревянной мебелью и украшена отличными ткаными коврами, привезенными из самого Марата. Блики от бриллиантовых сфер люстр играли в гранях хрустального графина с послеполуденным вином — оранжевым, не способным опьянить.

— «Пламя свечей. — Литима читала отрывок из „Пути королей“, того самого экземпляра, что некогда принадлежал Гавилару. — С десяток свечей догорали на полке передо мною. Каждый мой вздох заставлял их трепетать. Для них я был уродливым чудовищем, способным лишь пугать и разрушать. И все-таки, если бы я случайно оказался слишком близко, они бы уничтожили меня. Мое невидимое дыхание — ритм всей моей жизни, мои вдохи и выдохи, — могло с легкостью их прикончить, но мои пальцы не в состоя­нии сделать то же самое, не расплатившись болью».

Далинар в задумчивости крутил в пальцах перстень-печатку — сапфир с вырезанной на нем глифпарой «Холин». Рядом стоял Ренарин, в синем сюртуке с серебряной отделкой, с золотыми узлами на плечах, которые отмечали его статус принца. Адолина не было. Они с Далинаром старательно избегали друг друга после ссоры в Га­лерее.

— «И в мгновение покоя я понял, — читала Литима, — эти огоньки свечей походили на людей. Такие хрупкие. Такие смертоносные. Если их не трогать, они дают свет и тепло. Впав в неистовство, уни­чтожат те самые вещи, которые должны освещать. Они — зародыши пожаров, и в каждом сокрыто семя столь мощной разрушительной силы, что она могла бы превращать в развалины города и вынуждать королей вставать на колени. Много лет спустя я мысленно возвращал­ся к тому спокойному, тихому вечеру, когда мне довелось глядеть на ряды живых огней. И я понимал. Присягающий тебе на верность наполняет тебя сиянием, точно самосвет, и жутким образом позволяет уничтожить не только самого себя, но и все, что ему дорого».

Литима замолчала. Это был конец отрывка.

— Светлость Литима, благодарю вас, — произнес Далинар. — На сегодня хватит.

Женщина склонила голову в знак уважения. Оставив книгу на пюпитре, она взмахом руки велела юной ученице следовать за собой, и они удалились.

Этот отрывок особенно полюбился Далинару. Слушая его, великий князь успокаивался. Кто-то другой знал, кто-то другой в стародавние времена понял, что он чувствовал. Но сегодня обычное утешение не пришло. Он лишь вспомнил про доводы Адолина. Сын не сказал того, о чем Далинар уже не подумал бы, но, услышав то же самое из уст человека, которому верил, он почувствовал, как мир зашатался. Великий князь вдруг осознал, что смотрит на карты, скопированные с тех, что висели в Галерее. Их воссоздал королевский картограф Исасик Шулин.

Что, если видения и впрямь лишь результат душевной болезни? Он частенько тосковал по славным дням из прошлого Алеткара. Может, это просто его подсознательное желание стать героем, попытка оправдаться за упорное стремление к цели?

Тревожные мысли. Если присмотреться, эти фантомные приказы «объединить» весьма смахивали на то, что провозгласила Иерократия пять веков назад, попытавшись покорить весь мир.