Брендон Сандерсон - Дети Безымянного

Мрак бывал двух видов, и второго Тасенда боялась гораздо больше, чем первого.

Первый мрак был обычным, повседневным. Мрак тёмных мест, куда с трудом проникают лучи света. Мрак приоткрытой дверцы шкафа или старого сарая на опушке леса. Этот мрак вечерами просачивался в дома, словно нежеланный гость, которого, однако, нельзя было не впустить.

Первый мрак мог таить в себе опасности, особенно в этих местах, где тени дышали, а по ночам слышался вой порождений тьмы. Но по-настоящему Тасенда боялась второго мрака — того, что опускался на неё каждое утро. Её слепота была напрямую связана с восходами солнца; с появлением первых утренних лучей её зрение угасало, и в свои права вступал второй мрак: безупречная и неизбежная чернота. Несмотря на все увещевания родителей и священников, Тасенда твёрдо знала, что из глубин этого мрака за ней наблюдает нечто ужасное. Виллия, её сестра-близнец, это понимала. Её проклятье работало наоборот — днём она имела нормальное зрение, но каждую ночь оказывалась во власти второго мрака. Не было времени, когда видеть могли сразу обе сестры, и поэтому ни разу в жизни им не довелось взглянуть друг другу в глаза.

Повзрослев, Тасенда попыталась избавиться от страха перед вторым мраком с помощью занятий музыкой. Она сказала себе, что на слух, по крайней мере, она всегда сможет положиться. В самом деле, становясь слепой, Тасенда начинала лучше слышать природную музыку земли. Хруст камешков под ногами. Звонкие переливы смеха, когда мимо её стула в центре поселения проходил ребёнок. Временами ей даже начинало казаться, что она слышит, как растут вековые деревья — звук, похожий на треск перекрученного каната, сопровождаемый тихими вздохами опадающих листьев. Раньше ей хотелось увидеть солнце, хотя бы одним глазком. Огромный раскалённый шар в небе, который светит даже ярче, чем луна? Она могла ощутить его жар кожей, поэтому знала, что он действительно существует, но каково же было остальным ежедневно взирать на этот исполинский пылающий костёр, висящий прямо у них над головами?

Узнав о противоположных проклятьях девочек, жители деревни решили, что это знак свыше. Люди шептали, что на сёстрах лежит печать Топи, и это было добрым знамением: значит, девочки заслужили благословение и были избраны провидением.

Тасенда не считала себя благословлённой до того самого дня, когда она обрела свою истинную песнь. Ещё ребёнком она получила в подарок от жителей деревни барабан, купленный у проезжего торговца, чтобы она могла играть и петь им, пока они трудятся на полях сыпучих ив. Они утверждали, что при звуках её голоса тьма между деревьями словно отступает, а солнце начинает светить чуточку ярче. В один из таких дней Тасенда открыла в себе силу — и начала петь прекрасную, согревающую песнь радости. Каким-то образом она знала, что эта песнь ниспослана ей Топью. Бесценный дар вдобавок к проклятью слепоты.

Виллия шёпотом признавалась ей, что тоже ощущает в себе силу — невероятную, потрясающую мощь. Хотя ей было всего двенадцать, в поединке на мечах она могла одолеть даже здоровяка-Барла, деревенского кузнеца.

Виллия всегда была сорвиголовой — по крайней мере, в дневные часы. По ночам, когда её окутывал второй мрак, она дрожала от ужаса, столь хорошо знакомого Тасенде. Этими долгими ночами Тасенда напевала сестре, которая боялась, — вопреки здравому смыслу, — что наутро свет может не вернуться к ней.

В одну из таких ночей, вскоре после их тринадцатого дня рождения, Тасенда открыла в себе другую песнь. Она пришла к ней, когда злобная тварь из чащи, протяжно завывая, терзала когтями их входную дверь. Иногда по ночам лесные чудища наведывались в деревню, вламывались в дома и похищали жильцов. Такова была цена жизни рядом с Подступами; земля требовала кровавую мзду. Оставалось лишь покрепче запирать двери и молить о спасении Топь или Ангела — кому что больше нравилось.

Но в ту ночь, под аккомпанемент панических воплей сестры и всхлипываний родителей, Тасенда бесстрашно шагнула навстречу зверю, когда тот вломился в дом. Она слышала музыку в треске раскуроченной двери, и в шелесте листвы на ветру, и в бешеном стуке собственного сердца, который отдавался в ушах. Она открыла рот и спела нечто совершенно новое. Песню, которая заставила зверя завизжать от боли и умчаться со всех ног. Песню непокорности, песню охраны, песнь защиты. На следующую ночь жители деревни попросили её спеть эту песню в темноте. Казалось, что она успокаивает лес. С тех пор никто больше не приходил к ним из чащи. Деревня, некогда самая маленькая из трёх на Подступах, начала разрастаться по мере того, как всё больше людей слышали невероятную историю о сестрах-защитницах: отважной воительнице, что оттачивает свои навыки днём, и тихой певице, чей голос убаюкивает саму ночь.

Два года деревня наслаждалась невиданным доселе спокойствием. Никто не пропадал по ночам. Никто не завывал при луне. Топь послала своих стражниц, чтобы оградить людей от бед. Когда новый лорд, называвший себя не иначе как Хозяином Имения, прибыл в эти края, чтобы свергнуть старого, никто не придал этому особого значения. Склоки знати не касались простых людей. Кроме того, этот новый Хозяин Имения, похоже, предпочитал не вмешиваться в чужие дела, что само по себе уже выгодно отличало его от прежнего лорда. По крайней мере, так всем казалось поначалу.

Но едва сёстрам исполнилось пятнадцать, как всё изменилось к худшему.

Шептуны явились на закате, и пение Тасенды уже не могло их остановить.

Она выкрикивала слова припева своей Охранной песни, скользя руками по струнам виолы, которую родители подарили ей в день четырнадцатилетия.

Её родителей больше не было в живых — десять дней назад их убили те же существа, что сейчас осаждали деревню. Не успела Тасенда оправиться от горя, как они забрали и Виллию. Теперь же они вернулись за всеми остальными жителями.

Поскольку солнце ещё не зашло, она не могла разглядеть их — лишь слышала, как они струятся вокруг неё с тихим перекрывающимся шёпотом. Своими мягкими, чуть хриплыми голосами они нашёптывали неразличимые слова, словно подпевая её песне.

С удвоенным усердием она принялась щипать струны виолы иссечёнными кровоточащими пальцами, сидя на своём обычном месте в центре деревни, рядом с булькающей цистерной. Песня обязана была сработать! Целых два года она останавливала любые беды и кошмары, угрожавшие деревне. Но шептуны продолжали кружить вокруг неё, как ни в чём не бывало, и вскоре со всех сторон нестройным жутким хором зазвучали вопли ужаса.