Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия

– Выстрел! – предупреждает заряжающий и приседает, открыв рот и зажав уши.

– Шпук, – отвечает ему наше орудие и вышвыривает подарок на склон Кушака. Поздравляет непрошеных гостей со встречей с советским восьмидесятидвухмиллиметровым минометом.

– Перелет двести, – слышу в наушниках. Как робот кручу на пять делений механизм вертикальной наводки и подаю команду: – Один снаряд – огонь! – Еще один разрыв вспухает на склоне на сто метров ближе первого. Звук доносится с опозданием. Нервы у нашего противника крепкие, и в мужестве им не откажешь. Так еще ж не вечер. Третий разрыв поднимает кучу пыли почти в центре группы валунов на склоне, и почти сразу раздается сочный звуковой всплеск противотанкового ружья Грязнова, выстрел «Взломщика» сливается с хлыстом Файзуллы и короткой, бубнистой строчкой крупняка Пирмухаммедова. Бас пулемета замолкает на мгновение и снова рвет мощью выстрелов куски камня с валунов на склоне.

– Два снаряда огонь! – командую и внимательно слежу, чтоб, не дай бог, мой неопытный расчет не устроил мне двойного заряжания. Беглый огонь бомбочек заволакивает разрывами и пылью стадо скалистых глыб на склоне, за которым прятались ночные непрошеные гости. Если учесть, что мина выкашивает осколками траву в радиусе восьми метров, а наши снаряды рвутся довольно кучно, отклоняясь не более чем метров на тридцать, то шансы выжить для иранских спецов равны нулю. Разобрать что-то в этом облаке пыли на склоне невозможно. БТР откатывается к минометной позиции, медленно вращая колесами. Мы стоим, наблюдаем и ждем. На склоне нет никакого движения. Пока стоим, разные мысли лезут в невыспавшуюся голову.

Не хочу Кушак брать, солдат жалко, положат же пацанов спецназеры. Устали все. Воевать – это не в пентболе артистично хлопаться краской. А у меня их и так всего тридцать душ с тремя ранеными и женщиной. А если беженцы припрутся с комендатуры или туристы гражданские загулявшие найдутся, и получится не застава, а табор цыганский. Не может же быть, чтоб все погибли. И жить надо по-человечески, а мы воюем четвертые сутки. А возле конюшни лежат привезенные с Арчабиля стройматериалы. А зима, она только кажется, что далеко. Придет и снегом завалит по козырьки системы… При воспоминании о системе, которой теперь нет, мне хочется отомстить кому-нибудь, хоть иранцам, хоть туркменам, хоть Кушаку. Что ж они там – все видели и ничего не сделали. На хер он нужен, этот навороченный командный пункт, если толку от него для простого народа шиш и фига без масла? А денег, небось, в него вложили море, ресурсы туда, конечно, самые лучшие от народа оторвали. Отремонтировать бы заставу, систему поставить на столбы, дать отдых солдатам, обучить их воевать, как положено, а потом и подергать тигра за хвост. Меня останавливает не отсутствие желания атаковать, а слова майора, раздающиеся в наушнике щекофона.

– Первый, я Залив. Не вижу противника на экране. Земля прогрелась, а визуально они были хорошо замаскированы. Напылил ты добросовестно своими минами. Движения на склоне нет. Дальние группы также исчезли с экрана. Предлагаю отступить к заставе и дождаться вечера. А эти, похоже, нам теперь не страшны. Прием, – оценил обстановку майор.

– Вас понял, начинаю отход, – отвечаю, сразу сильно не заморачиваясь тем, что мое отступление больше похоже на бегство. Ничего, деды вон под Москвой не чурались днем отступить, а ночью отвоевывали утерянные днем позиции. А следующим утром снова оборонялись, пока немцы не вытесняли их своим преимуществом в качестве вооружения, связи, организации и опыта. Опять отступали, а ночью они отбрасывали фашистов на исходную. Такие вот тактические качели. Чем я хуже ветеранов. Отведу людей на заставу. Дам выспаться. Вечером Кушак выдаст обстановку с картинкой, а там видно будет. Пока я так соображаю и наблюдаю, как неумело сворачивается моя минометная батарея, состоящая из одного активного ствола, впереди под Кушаком происходит следующее: БТР потихоньку начинает сдавать задом, прикрывая отход моих снайперов. Проверять, что там с воинами ислама на склоне после устроенной минометом мясорубки, у нас желания нет. Опасно. Эти разведчики обучены всяким подлостям с минами, а у меня ни одного хорошего сапера нет. А люди мне дороже любопытства. Да и так ясно все. Если бы выжил кто в том маленьком преддверии ада, которое мы устроили только что, то хотя бы побежал в сторону или пополз. А там мертво и неподвижно между валунами, как в предполье преисподней, уже в течение часа. Хорошая это штука, ротный миномет в горах. Я слыхал, что даже в составе спецгрупп нашего родного КГБ в Афгане были минометные группы, правда не ротных минометов, уж больно могуч он для спецназера и тяжел, а поменьше, как у амеров, до пятидесяти или шестидесяти миллиметров в калибре. Пока я так мыслил, водитель подогнал свою «мыльницу». Мортирку разобрали. Вежливо и нежно уложили в кузов. БТР прикрыл бортом место погрузки. Пирмухаммедов вылез из башни и проворно соскочил на землю.

– Тащ лейтенант. Расход – пятьдесят крупняка и ноль на ПКТ. Машина к бою готова, – хитрит водило. – А смотреть пойдем на горку? – Ну дите дитем, интересно ему. Рожа вся в копоти. Грязнов аккуратно грузит внутрь машины «Взломщика» и оборачивается, улыбаясь, когда слышит вопрос Мухи. Однако все, кто находится рядом, с интересом прислушиваются к происходящему. Водило перестает материть Швеца, что не может закрыть задний борт шишиги из-за того, что ручки замков кривые. Черныш беспокойно глядит мне в рот, с тревогой ожидая ответа. Его интерес санинструктора в том, что никто пока не ранен и все живы. Царапины и ушибы, рваные афганки и сбитые ноги не в счет. Файзулла стоит, опершись и переложив вес тела на СВД, глаз не сводит. Бойко перестал шуршать за моей спиной радиостанцией и отпустил гибкий штырь антенны на свободу его натянутой тросиком вертикали. Шакиров сидит на броне и делает вид, что вопрос Мухи и ответ на него ему неинтересны, вертит в руке магазинную спарку автомата. Окружко – мой внештатный артиллерист, стоит с Бецом и Петровым в кузове, держась за железные распорки для тента. Тихо рычат вхолостую движки БТР и «ГАЗ-66». Народ ждет моего решения. Грязнов отрицательно двигает влево-вправо головой, высказывая свое мнение. Отходим не спеша, с расстановкой, приглядывая в восемь пар глаз за склонами огромной горы.

Боря встретил нас у здания без особого рвения. Радости от того, что мы прибыли все живые и здоровые, у него в интонациях, движениях и мимике не просматривалось. Пока народ выгружался и взбивал пыль, прыгая с «мыльницы» и БТР на землю, сержант вяло доложил и печально уставился на третью пуговицу моей выцветшей афганки. Ковкузнец и он же фельдшер по лошадям и остальной живности, что есть на заставе, Архипов шел мимо с ведром к фуражному складу за овсом. Пока передвигался, смотрел на нас с Борей, но стоило мне повернуть голову и перехватить его взгляд на нас, как он отвернулся «пряча глаза». И пошел дальше, стараясь не смотреть в нашу сторону. Связист – Сашка Бойко, всегда торчал в окошке комнаты связи, и его улыбающаяся лицом рожа светила ярче, чем полуденное солнце. Теперь на лице у близнеца не было даже счастья по поводу прибытия брата с боевого выхода и без единой царапины. Володька попытался узнать у родственника причину такого настроения, когда поднялся на крыльцо. Хотел войти в помещение и сдать радиостанцию с батареями и антенной. Но в окошко-то короче.