Array Эзоп - Басни

О святках был я в маскараде:
Гляжу, стоит в кружку какой-то генерал,
В крестах весь, вытянут, как будто на параде, —
И как о Тактике он врал!
Что ж вышло? это был... капрал.

Послушайте рассказ фригийского раба!
Он говорил, что сила в единенье,
Что сила всякая в отдельности слаба,
И если сделал я в рассказе измененье,
То вовсе не затем, чтоб, завистью томясь,
Я добивался той же громкой славы, —
Нет, просто описать хотел я ваши нравы.
Ведь Федр, лишь к почестям стремясь,
Нередко увлекался славой;
Но я её считаю лишь забавой.
Итак, вернусь к рассказу поскорей,
Как поучал отец своих детей.
Старик прощался с жизнию земною
И обратился с речью к Сыновьям:
«Вот тонких прутьев пук, скреплённых бечевою;
Сломайте-ка его, а я попозже дам
Вам объясненье, в чём тут дело».
Пучок взял Старший брат, – усилия напряг
И возвратил, сказав: «Нет, не сломать никак!»
Пучок взял Средний брат уверенно и смело,
Но – тот же неуспех! И Младший брат не мог,
Как оба старшие, переломить пучок.
Потратили они и труд, и время тщетно,
Из прутьев ни один им не пришлось сломать.
«Бессильные! – сказал с улыбкой чуть заметной
Отец. – Ужели ж мне пример вам показать?!»
– Он шутит! – порешили дети.
Но нет, Старик бечёвку развязал,
Рассыпал прутья эти
И каждый без труда в отдельности сломал.
«Вы видите! Вот сила единенья!
Так будьте же дружны! Пусть сблизит вас любовь».
У ложа Старика стояли все в смущенье,
Но, чуя смерть свою, заговорил он вновь:
«Пред Вышним Судией сейчас готов предстать я
В стране, где ни вражды, ни лжи, ни злобы нет.
Прощайте, милые, и дайте мне обет,
Что будете всегда вы дружно жить, как братья».
Рыдают Сыновья; в печали каждый брат
Хранить завет отца навеки обещает;
Прощается Старик с детьми и умирает.
В наследство Сыновьям (отец их был богат)
Досталося имущество большое,
Да только жаль, расстроено оно;
И бедным Сыновьям с тех пор не суждено
Пяти минут побыть в покое:
Здесь теребит сосед, там лезет кредитор,
Тут просто жалоба, а там судебный спор.
Сначала всем троим удача улыбалась, —
В союзе дружеском был твёрдый их оплот,
Но дружба тесная недолго продолжалась;
Их сблизило родство, разъединил – расчёт.
Тщеславье, злоба с завистью и сплетней
В их отношеньях стали всё заметней.
Сначала спор, затем раздел, —
А враг как раз лишь этого хотел;
Вновь кредиторы налетели,
Ущерб наносят в каждом деле,
И каждый промах, ложный шаг
Подстерегает хитрый враг.
В суде ждёт братьев пораженье,
Но братья продолжают спор
И делают в каком-то ослепленье
Друг другу всё наперекор!
Один решает так, другой решает эдак,
И напоследок
Они узнать принуждены,
Что этою враждой вконец разорены, —
И тут, хоть поздно, вспомнили с тоскою
О прутьях, связанных одною бечевою.

Козёл большой, рогатый,
Преважный с виду, бородатый,
Но по уму едва ль не брат ослу родной,
С плутовкою Лисой дорогой шёл одной.
День самый жаркий был; листок не колыхался;
Их жажда мучила, а солнце их пекло.
Шли, шли они, и вдруг колодезь им попался.
«Смотри-ка, куманёк, вода здесь как стекло!
Не хочешь ли испить?» – Лиса Козла спросила.
Безмозглый бородач в колодезь мигом скок:
Колодезь этот был, по счастью, не глубок.
Лисица, видя то, туда же соскочила,
И взапуски ну двое пить.
Лиса, напившися, сказала: «Как нам быть,
Голубчик куманёк? Идти ещё далёко;
А вылезть вон нельзя – высо́ко!» —
«Не приложу ума:
Подумай, кумушка, сама». —
«А вот я вздумала: пожалуй, потрудися,
На задни ноги встань, передними уприся
Покрепче ты в обруб, да чур, не шевелися;
Отсюда вылезу я по твоим рогам,
А там
И кума вытащить наверх я постараюсь». —
«И впрямь так! удивляюсь!
Уж что за кумушка! какая голова!
Да мне бы этого не выдумать дня в два.
Изволь...» – И с словом сим Лисе подставил роги.
Лисица вылезла. «Сиди же здесь, глупец!» —
Сказала, и давай Бог ноги!

Предвидеть надобно во всех делах конец.

Орёл свил гнездо на вершине
Высокого дуба. Внизу, у корней,
Кабан поселился с семьёю своей,
А Кошка – в ветвях, в середине.
Все были довольны. Никто никому
Соседством не делал помехи,
И, с делом мешая утехи,
Жил каждый, как было по вкусу ему.
Но Кошке лукавой согласье такое
Ни ночью, ни днём не давало покоя.
Решила поссорить соседей она;
Взобралась к Орлу на вершину
И молвила: – Вместе кручину
Должны мы делить. Я лишилася сна.
Грозит нам погибель с детями:
Мы скоро раздавлены будем ветвями!
Смотрите: внизу, подле самых корней,
Проклятый Кабан с Кабанихой своей
Без отдыха землю копают,
Готовя погибель для наших детей.
Они, добираясь до самых корней,
Те корни тотчас обрывают.
Дуб рухнет. Малютки из гнёзд упадут
И смерть у Свиней в логовище найдут! —
И, страхом наполнивши сердце Орла,
С ним Кошка лукаво простилась,
И только на землю спустилась,
Как к Свиньям в жилище смиренно вошла.
– Друзья и соседи! – сказала она. —
Пришла я к вам с вестью печальной.
Подслушала речи Орла я случайно
И вам передать их по дружбе должна.
Лишь только из вас кто из дому уйдёт, —
Тотчас же Орёл поросят унесёт.
Пожалуйста, только молчите про это,
Не то он сживёт меня в злости со света! —
И, ужас посеяв в семье Кабана,
Счастливой домой возвратилась она.
Орёл, опасаясь за участь птенцов,
Боится лететь за добычей.
Кабан, позабыв свой обычай,
Боится оставить свой кров.
Идут дни за днями. Их голод терзает;
Но бросить детей ни Орёл, ни Кабан,
Поддавшись на Кошкин коварный обман,
Ни тот ни другой не дерзает:
Орёл опасается дуба паденья,
Кабан же Орла посещенья.
Сидят они оба, а голод не ждёт:
Подохли Кабан, поросята,
От голода сдохли орлята,
Подох и Орёл в свой черед.
А Кошка за подлое дело
Всем дубом одна завладела.

Что выдумать может коварный злодей
На гибель иль ради раздора —
Того не придумать. Всех прочих гнусней
Несчастий из дара Пандоры
То, коим весь мир возмущался всегда;
Названье ему – клевета!

У каждого есть свой порок,
В который он впадает неотступно;
И стыд, и страх нейдут при этом впрок,
Чему пример я приведу невступно.

Жил Пьяница один, тянувший Вакхов сок,
Губя свой ум, здоровье, кошелёк.
Подобные ему не проживут полсрока,
Назначенного им, как, совесть заглуша,
Все спустят до гроша.
Испробовав не в меру сока
Лоз виноградных, разум свой
Оставил он на дне бутыли,
И был Женою в склеп опущен гробовой
Затем, чтоб винные пары перебродили
Там на свободе. От паров
Очнувшись, наконец, и саван, и покров,
И свечи видит он, дивясь тому немало.
– Ого! – воскликнул он. – Ужель вдовою стала
Жена моя? – Тогда наряжена
Алекто, фурией гееннскою, предстала
Под маскою его Жена,
Держа сосуд с дымящейся похлёбкой,
Достойной князя тьмы. И вот, на миг один
Не сомневается душою он неробкой,
Что он – геенны гражданин.
– Кто ты? – спросил он у виденья.
– Я ключницей служу у сатаны
И пищу приношу тем, кто обречены
В гробу на заключенье. —
Тут бессознательно супруг спросил её:
– А ты не носишь им питьё?