Array Эзоп - Басни

Могучий Лев, гроза лесов,
Постигнут старостью, лишился силы:
Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов,
Чем наводил он ужас на врагов,
И самого едва таскают ноги хилы.
А что всего больней,
Не только он теперь не страшен для зверей,
Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,
Наперерыв ему наносит оскорбленье:
То гордый конь его копытом крепким бьёт,
То зубом волк рванёт,
То острым рогом вол боднёт.
Лев бедный в горе столь великом,
Сжав сердце, терпит всё и ждёт кончины злой,
Лишь изъявляя ропот свой
Глухим и томным рыком.
Как видит, что осёл туда ж, натужа грудь,
Сбирается его лягнуть
И смотрит место лишь, где б было побольнее.
«О боги! – возопил, стеная, Лев тогда. —

Чтоб не дожить до этого стыда,
Пошлите лучше мне один конец скорее!
Как смерть моя ни зла:
Всё легче, чем терпеть обиды от осла».

Однажды Прокна-ласточка летала
От города далёко, в лес, в поля,
И услыхала
Песнь Филомелы-соловья.
Тут Прокна вскликнула: «Сестра! Что с вами
сталось?
Как поживаете? Сто лет не видно вас.
С тех пор, как в Фракии расстались,
Не помню, жили ль вы средь нас!
Что вы имеете в примете?
Не здесь же жить среди полей!»
«Ах! – отвечала Филомела ей. —
Приятней для меня нет места в целом свете».
«Как? Здесь? Прекраснейшее пенье
Дарить животным и зверям,
Да неотёсам мужикам?!
Пред ними изливать восторги вдохновенья!
Нет! Прилетайте к нам, и в пышных городах
Пусть ваше пенье слух ласкает,
Тем более что здесь, в лесах,
Вам всё кругом напоминает,
Как некогда Терей, в порыве исступленья,
На ваши прелести своё направил мщенье».

«Вот это-то воспоминанье, —
Ответил Соловей, —
Мне легче здесь переносить, в изгнанье;
А там, среди людей,
Я тосковала бы сильней!..»

Не дай Бог никому капризную жену!
Одна из жён таких на мужа рассердилась.
За что? Да он молчал, так за€ это взбесилась,
Кричала, плакала, бранилась.
И кинулась в реку – пошла, как ключ, ко дну.
Муж бедный с радости иль с горя прослезился,
Как скоро до него достигла эта весть;
Но он философ был и всё мог перенесть:
Подумал и пустился,
Чтоб долг последний ей отдать.
И так в тоске, в печали,
По берегу реки тихохонько идет,
Глядит на все, что ни плывет;
Но волны только щепки мчали,
А нет как нет жены!
Знать надобно, что шёл он против быстрины.
Встречается с ним Кум, дивится заблужденью
И говорит ему: «Пойдём вниз по теченью:
Кума должна вон там, гораздо ниже всплыть».
«Не может, братец, это быть;

Покойница во всем напротив поступала
И никому не уступала;
Против воды она, поверь мне, поплывет;
Поставит на своём, хоть три раза умрёт».

Однажды Ласочка забралась
В амбар чрез узенькую щель.
Раздолье полное! Досель
Бедняжка еле чем питалась.
В довольстве стала жить она.
Лишь только встанет ото сна,
Грызёт и ест, пирует вволю,
Благословляя долю.
Бог весть, что гибелью ей стало:
Такая жизнь иль много сала;
Вот что потом случилось с ней.
День ото дня она жирней
Всё становилась. Раздобрело,
Толсто, как бочка, стало тело.
В конце недели, раз, она,
Поевши плотно, услыхала
Вдруг шум. Тревогою полна,
Она скорее подбежала
К дыре, чтоб вылезть. Ан узка
Дыра внезапно оказалась.
Бедняжка в страхе заметалась;
Вернулась снова. «Вот доска! —
Она воскликнула. – И в ней
Та самая дыра, в которую недавно, —
Всего назад тому шесть дней, —
Я так пролезла славно!
Что за диковина?..»
А Крыса ей в ответ:
«Диковины тут нет!
Тогда была ты – кости, кожа,
Теперь на бочку ты похожа.
Ты сбрось-ка жир – исчезнет сразу чудо!..»

Слова её сказать другим не худо.
Но лучше басни мы не будем разбирать,
Чтоб с вашими дела их не мешать...

Какой-то Кот, гроза мышей,
Примерной ревностью своей
И кровожадностью и силой
Прослывший в округе Аттилой,
Задумал истребить в один поход
Не только у себя в холодной клети,
Но весь на свете
Крысиный род.
Умолкли крысы... их головки
Не помышляют о былом...
Что́ им пустые мышеловки
В сравнении с Котом!
А Кот в восторге, в восхищенье!
И, чтоб поболее явить своё уменье,
Он, наконец,
Вниз головой повесился, хитрец!
Не дышит грудь, не слышно храпа,
Совсем мертвец
(А между тем за шнур вцепилась лапа).
Крысиный род решил,
Что Кот, должно быть, нашалил:
Украл жаркое,
Иль что другое —
Ну, словом, пойман был
И, без сомненья,
Повешен был за преступленье!
И вот,
Крысиный род
Пошёл к Коту на погребенье.
Шныряют, бегают, скребут
И торжества в восторге ждут...
Но вдруг... о ужас!.. Кот сорвался,
Двух-трёх ближайших крыс поймал
И так сказал:
«Вас наказать не так я собирался!
Ведь это что?!! Я знаю план другой!
Ступайте-ка покудова домой!»
Кот не соврал. Осыпавшись мукою,
В квашню забрался он,
И крысы все, со всех сторон,
К нему посыпались толпою.
Но Крыса старая (конечно, неспроста:
Была та крыса без хвоста)
Коту на это проворчала:
«Не соблазняюсь я нимало,
Будь ты хоть не котом,
А впрямь мучным мешком!»
Старуха верно рассуждала,
И можно ль лучше рассуждать?
Ведь недоверчивость есть счастья мать
И безопасности начало!

О Севинье, все прелести которой
Служили грациям прекрасным образцом!
Прочтите басню без укора
И не пугайтесь перед Львом!
Он, вопреки бессильному злословью,
Был усмирён всесильною любовью.
Любовь – есть нечто странное во всём,
И счастлив тот, кто с нею незнаком...
Какой-то Лев, из важного сословья,
Пастушку встретил на лугу
И воспылал к ней страстною любовью,
Какой любить я, право, не могу!
Он стал ухаживать за нею,
Отца её повергнувши в печаль.
А тот искал зятька себе смирнее,
Да ведь ему и дочки было жаль.
Но как откажешь? Ведь опасно!
И знал то он прекрасно
(Кто с этим делом незнаком?),
Что обвенчаться можно и тайком,
Тем паче, дочь его нимало
Любовь слепая не пугала!
Отец промолвил тут:
«Послушай-ка, зятёк,
Ведь дочь моя нежна, как фея сказки,
А твой-то ноготок
Совсем устроен не для ласки!
Так вот, коль хочешь зятем быть,
То, не боясь за целость шубы,
Изволь-ка когти обрубить
Да подпилить получше зубы!
Твой поцелуй тогда не будет грубый,
Да и жена
С тобою будет более нежна!..»
Лев согласился... Ослепила
Его коварная любовь,
Но без когтей и без зубов
Исчезла в нем былая сила,
И стая псов
От сватовства безумца отучила...
Любовь, любовь!.. И я скажу в раздумье, —
Когда мы страстью возгорим,
Мы говорим:
Прощай, прощай, благоразумье!