Вив Гроскоп - Саморазвитие по Толстому. Жизненные уроки из 11 произведений русских классиков

Когда мы добрались до места, вид напоминал пейзаж из «Доктора Живаго»: пустоши на много миль вокруг — и ничего больше. Перед нами было кладбище и несколько разваливающихся фабричных зданий. Если бы я знала, что произойдет в этот день, я бы, наверное, никуда не поехала. Весь день мне приходилось делать такое выражение лица, как будто все в порядке, хотя на самом деле я была глубоко шокирована. Какое-то время мы постояли в очереди в одно из зданий; я не понимала, что мы здесь делаем и что это за здание, пока кто-то не произнес слово «морг» (которое так же звучит по-английски). Я покрылась мурашками. Пока мы стояли в очереди, ко мне подошли какие-то незнакомые девушки. Они явно были Машиными подругами, но не из нашей компании. Все они были сильно накрашены. Одна из них, блондинка, спросила: «Это ты иностранка? Випуля?»

— Да, я Випуля.

— Ты принесла косметику?

— Да.

— Можно одолжить?

— Э-э, ну да.

Я протянула косметичку. Пауза. Девушка опустила глаза.

— Это для Маши.

Я наконец поняла. Они хотели накрасить Машино лицо западной косметикой — в качестве последней почести. Теперь я понимала, почему все хотели, чтобы я поехала. Я отдала пудру Clinique, которую не собиралась больше использовать.

После часа ожидания на улице, на таком морозе, от которого замерзают волоски в носу, нас запустили в морг, где было не сильно теплее физически, а психологически эффект был совершенно леденящим. К моему ужасу (который я изо всех сил старалась скрыть — остальные вели себя так, как будто в этом месте не было ничего особенного), повсюду были разложены трупы: одни лежали на столах, другие восседали на стульях. Трупов было, наверное, пятнадцать или двадцать, в основном пожилые мужчины, чей неопрятный вид наводил на мысли об ужасной смерти бездомного алкоголика. Лицо одного из них было искажено жуткой гримасой.

Я испытала что-то вроде облегчения, когда увидела Машу, которая выглядела как Маша, со спокойным, безмятежным лицом и розовыми от недавно наложенных румян щеками. Я очень старалась не показывать тот ужас, который вызвало во мне белое кружевное свадебное платье, в которое была одета Маша. «Невеста Христа», — прошептала одна из девушек. Мы должны были по очереди подходить, наклоняться и целовать Машу. Я, конечно, только сделала вид. К этому моменту я уже понимала, что нахожусь в совершенно чужом мне мире, и само мое присутствие в этой чужой мне стране, среди этих чужих мне друзей стало окончательно неуместным.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Но худшие моменты я помню ярко и отчетливо. Бесконечно долгий путь к могиле — самоубийц нельзя хоронить на основном кладбище. Машина мама, чуть не бросающаяся в могилу с криком «Мой котеночек!» под плач и причитания остальных женщин. Мысль о том, что лучше бы мне не знать русский язык достаточно хорошо, чтобы понимать, что она кричит «Мой котеночек!». Поминки в отвратительном отеле с серо-коричневыми стенами, где, как выяснилось, мы должны были по очереди говорить о Маше какие-то трогательные слова. Мне не удавалось подобрать нужных слов, чтобы сказать что-то почтительное и честное на русском. Новость о том, что нам предстоит есть коливо, поминальное блюдо из риса и изюма, совершенно ужасное на вкус. Оно довольно часто используется в православной церкви. Все остальные при виде колива заметно оживились. «Может быть, они нечасто едят изюм», — подумала я. Впоследствии выяснилось, что так оно и было.

Для всех присутствующих тот день был одним из самых тяжелых и трагичных, и я почти сразу вытеснила его из памяти. После этих событий я пережила множество радостных и жизнеутверждающих моментов в России и с русскими. Поэтому было бы нечестно выделять именно этот день как «настоящее русское переживание». Произошла ужасная трагедия, и в каком-то смысле я воспользовалась редкой для чужака привилегией, получив возможность увидеть все это своими глазами. Но этот опыт был также невероятно странным и жутким. И было в нем что-то судьбоносное.

Всякий раз, спрашивая себя, насколько на самом деле я могу быть русской, я мысленно возвращаюсь в тот день. Как бы хорошо я ни говорила по-русски, сколько бы книг я ни прочла, как бы я ни пыталась понимать и сопереживать, я всегда возвращаюсь в тот день, когда я была настолько чужой. Я могу притворяться кем угодно, но я никогда не буду русской и никогда не возьму косметику, которой собираюсь пользоваться, в морг.

Из всех романов о «русскости», написанных в двадцатом веке, «Доктор Живаго» стоит особняком. Слова «судьба» и «душа» попадаются на его страницах постоянно. Смерть тоже всегда где-то рядом. В то же время эпическое повествование наполнено жизнью: «Доктор Живаго» насквозь пропах грубым, дымным запахом жареной курицы, зловоние повседневной жизни едва забивается запахом туалетной воды, и повсюду разбросаны яркие цветные пятна, преимущественно лиловые. (По странному совпадению, Набоков тоже часто использует этот цвет.) Сам доктор Живаго — в каком-то смысле идеальный герой русской литературы: поэт и врач, который не то чтобы обязан своим существованием революции, но и не враг ей. Мальчик, которого мы видим на похоронах матери, вырастает и начинает писать стихи, которые воспроизведены в конце романа. До того как роман получил всемирную славу, Пастернак был больше известен как поэт.

«Доктор Живаго» был опубликован в 1957 году и быстро переведен на английский. Через два года он занимал первое место в списках бестселлеров в США. В 1958-м Пастернак получил Нобелевскую премию по литературе. Действие романа происходит между революцией 1905 года и Гражданской войной, а в эпилоге доходит до 1940-х. Это камерное изображение разрушений, вызванных политическими потрясениями. Живаго — мальчик из богатой семьи. Его мать больна чахоткой и регулярно ездит во Францию и Италию, чтобы поправить здоровье. Он знает, что его фамилия настолько известна, что используется в названиях банков и мануфактур. Есть даже булавка Живаго для закалывания галстука и сладкий пирог, вид ромовой бабы, который называют «пирог Живаго». Но отец Живаго, которого он никогда не видел, промотал все состояние, оставив жену с сыном в бедственном положении.

Отец кончает с собой, бросившись с поезда на полном ходу. (Да, опять поезд и самоубийство. Давайте даже не будем начинать.) Его адвокат, Комаровский, ехавший вместе с ним на поезде, заставляет пассажиров ждать, пока не будет составлен протокол. Юру забирают к себе в Москву друзья семьи, Громеко. Их дочь Тоня Юрию почти как сестра, и постепенно возникает идея о том, что они должны пожениться. Параллельно с этим сюжетом развиваются события вокруг необычайно прекрасной девушки Лары, которая помогает своей матери-вдове, «обрусевшей француженке», управляться с едва приносящей прибыль швейной мастерской. Комаровский покровительствует им.