Иван Башмаков - Тысяча и одна минута. Собрание русских сказок

© Иван Башмаков, 1843

© Михаил Белогуров, Катерина Блистанова, Ирина Ёжикова, Дарья Агафонова, Ася Дегтярёва, Руслан Литвиненко – иллюстрации, 2020

© Издательская группа «Традиция», 2020

Добро пожаловать в удивительный мир русских сказок! Древние сюжеты, вроде бы многим знакомые с детства, предстают в собрании русских сказок «Тысяча и одна минута» в новом, более сложном и более интересном виде.

С одной стороны, новизна достигается за счёт многочисленных вставок-побасок, в притчевой форме подчёркивающих ту или иную мысль. Причём эти вставки выглядят очень органично и никоим образом не отвлекают от основного повествования, а углубляют его, делают более рельефным.

С другой стороны, свежесть восприятия достигается благодаря цветистому языку, насыщенному пословицами и поговорками, рифмовками и прибаутками. Причём язык этот не кажется устаревшим или тяжеловесным.

Он ярко напоминает нам о богатых традициях сказочников и тех ценнейших пластах русского языка и русского мировоззрения, которые редко проявлены на поверхности – но они есть и о них нужно напоминать и пользоваться ими.

Эти русские сказки, собранные и блестяще обработанные Иваном Башмаковым, были опубликованы еще в 1843 году, однако они никогда не утеряют своей насущности и задора. На подобных сказках воспитывались авторы Золотого века русской литературы. Те зёрна чести и доброты, зароненные в маленьких писателях и поэтах, позже прорастут в богатейшем наследии отечественной словесности.

Отдельно стоит отметить потрясающие иллюстрации, выполненные студентами кафедры иллюстрации и эстампа Московского политеха, учениками Сергея Крестовского – известнейшего книжного графика, члена Союза художников России. Возрождая традиции великолепного книгоиздания советского и дореволюционного времени, они напоминают о любимых книгах нашего детства.

Этот чудесный синтез различных слоёв времени и культуры не оставит никого равнодушным и просто обязан быть на книжной полке у детей и взрослых любого возраста.

Не знаю, в каком месте и в какое время – да, кажись, и знать не для чего, – жил-был человек, человек русский и с русским именем Пахом, да дело не в том… Грамоту знал он себе сколько нужно, а кто больше его смыслил, тому не перечил – да не всему же и верил, что иной, хоть и грамотный, про заморское станет рассказывать. Если же навернется такой, что французскую пыль глотал, да аглицкую ветчину немецким калачом закусывал, да своими ногами гранил булыжник в иностранных землях, и станет разные тамошние диковинки небывалые рассказывать… То, пока он говорит про зверей невиданных, про дворцы и палаты узорчатые, про вина, каких нам во сне не пить, и про всякое съестное неизведанное, дядя Пахом ни гу-гу, слушает будто верит… А как начнет бывалый на чужбинке врать про людей тамошних, что они и добрее наших, и ладнее живут, и больше нас все знают, и лучше суд и расправу ведут, то дядя Пахом махнет рукой и пойдет прочь от такого рассказчика. «По мне, – говорит он, – что хочешь городи, только на нас охулы не клади; везде есть ночи, везде есть и дни – и люди как люди везде одни; а где лучшего много, да хорошего нет, там худое без счету живет! Знай в книгах толк, как дьяк, да разумей и в каше смак – умей красно говорить, да умей и на брюхо угодить; в пустом ври себе, завирайся, а в путном назад оглядайся, чтобы в затылок не вытолкали; сказку читай без указки, псалтырь по толкам».

Таков был наш дядя Пахом, не любил, что не по нем. Пожил он в свете, был тертый калач, понагляделся, поднаторелся кое-чему, знал, что китайка, а что кумач, – его было трудно провести!

Бывало кто глупо соврет, или сделает, или еще только замахнется сделать что-нибудь неразумное да случится тут быть дяде Пахому, то он не станет такого бранить или там советовать да говорить, как знахари книжные: это вот де не так, это вот не этак, сделай вот то-то да поди туда-то, а он вымолвит свою любимую поговорку – постой-ка на минутку! – да и расскажет тебе побасенку или присказку, а буде язык порасходится, то и целую сказку сварганит и, рассказавши, редко-редко растолкует, к чему что рассказано, – а любил, чтобы всякий сам смекал.

После, под старость, дядя Пахом так пристрастился к своим сказкам и присказкам, что бывало, на всякое дело у него по дюжине басен готово… Да и красно ж рассказывал; сидишь-сидишь с ним – не видишь, как день пройдет, а о вечерах и говорить нечего!.. Только, бывало, хочешь от него идти, возьмешься за скобку, а он молвит: постой-ка на минутку!.. И начнет историю… Слушаешь-слушаешь – глядь, ан уж вместо минутки-то и часа нет!

И много же было охотников послушать дядю Пахома – бывало, только он дома, то в его избушке и места нет; сидит он себе, лапотки плетет, а сам тем, кто у него прилучится, сказку строчит узорчатую, да что не раз кочетком ковырнет, то и прибаутку в сказку ввернет! У него-то я этих сказок понаслушался, которые вам теперь намерен передать, мои братцы-товарищи, знаю я, что вы до них лакомы!.. Только если я что негладко скажу – не вините дядю Пахома, он уж очень красно рассказывал, да мне нельзя же хорошо упомнить, так ли оно было сказано или иначе, лишь бы с толку совсем не сбиться… Дядя Пахом говорил: «Не сумеешь связать в две петли – вяжи в одну; а узлом затянешь – и зуб не возьмет!»

А затем я, братцы-товарищи, сказки дяди Пахома назвал минутами, что он, бывало, и в начале сказки, и в средине, и на конце иногда по разу и более приговаривал: «постойте на минутку!» Если кто хочет уйти до времени, всей сказки не дослушав, он скажет ему свою любимую поговорку, или если лыко у него иной раз лопнет во время сказки, он сейчас примолвит: «Фу ты пропасть!.. постойте на минутку – возьму свежее!», – а там опять пойдет читать точно по писаному…