Эпиктет - Беседы

Предмет добродетельного человека – своя собственная верховная часть души, тело же – предмет врача и учителя борьбы 345, земля – предмет земледельца. А дело добродетельного человека- пользоваться представлениями в соответствии с природой. По природе же всякая душа рождена как признавать истинное, отвергать ложное, воздерживаться от суждения при неясном, так и по отношению к благу быть движимой стремлением, по отношению к злу – избеганием, а по отношению к тому, что и не зло и не благо, – ни тем, ни другим. Ведь как меняла или торговец овощами не вправе признать негодной монету цезаря, но, если ты покажешь ее, он волей-неволей должен отпустить то, что продается на нее, так обстоит и у души. Благо, представившись, тотчас вызывает движение к себе, зло – прочь от себя. А душа никогда не признает негодным очевидное представление о благе, точно так же, как – монету цезаря. Вот от этого зависит всякое движение и человека и бога.

Поэтому благо предпочитается всякому родству. Мне нет никакого дела до отца, а только – до блага. «Ты так черств?» Я так ведь по природе рожден. Эту дал мне монету бог. Поэтому, если благо отлично от добродетельного и справедливого, то отступают прочь и отец, и брат, и отечество, и все дела. А разве я пренебрегу своим благом, чтобы им обладал ты, и уступлю его тебе? За что? «Я твой отец», Но не благо. «Я твой брат». Но не благо. А если мы положим его в правильной свободе воли, то соблюдение отношений 346становится благом. Стало быть, кто отказывается от притязаний на то, что относится к внешнему миру, тот достигает блага. «Отец лишает имущества». Но он не причиняет этим вреда. «Брат будет иметь большую часть земли». Да сколько ему угодно. Так разве совестливости, разве честности, разве братолюбия? Из этого-то владения кто может изгнать? Даже Зевс не может. Он ведь и не пожелал этого, но сделал это зависящим от меня и дал, каким имел сам, неподвластным помехам, неподвластным принуждениям, неподвластным препятствиям.

Так вот, когда у другого какая-то другая монета в ходу, покажи ее, и получай то, что продается на нее. Прибыл в провинцию проконсулом вор. Какая у него монета в ходу? Серебро. Покажи, и забирай то, что хочешь. Прибыл прелюбодей. Какая у него монета в ходу? Девочки. «Возьми, – говорит, – монету, и продай мне вещицу». Дай, и покупай. Другого занимают мальчики. Дай ему монету, и возьми то, что хочешь. Другой – любитель охоты. Дай лошадку прекрасную или собачку. С оханьями и стенаньями будет продавать он на нее то, что хочешь. Другой ведь принуждает его, внутри, установивший эту монету.

Против этого главным образом вот как следует упражнять себя. Как только на рассвете выйдешь, кого бы ты ни увидел, кого бы ты ни услышал, исследуй, отвечай как на вопрос. Что ты увидел? Красавца или красавицу? Прилагай мерку. Независящее от свободы воли или зависящее от свободы воли? Независящее от свободы воли. Отбрасывай прочь. Что ты увидел? Оплакивающего кончину ребенка? Прилагай мерку. Смерть есть независящее от свободы воли. Отбрасывай долой. Повстречался тебе консул? Прилагай мерку. Консульство – что это такое? Независящее от свободы воли или зависящее от свободы воли? Независящее от свободы воли. Отбрасывай и это, не годно, откинь прочь, нисколько не касается тебя. И если бы мы вот так на деле упражнялись против этого каждый день с рассвета до ночи, что-то получалось бы, клянусь богами. А в действительности всякое представление, пока мы зеваем, тотчас хватает нас, и только, если только, в школе мы чуточку можем очнуться. Потом, выйдя из школы, мы, если увидим оплакивающего, говорим: «Пропал!», если консула: «Счастливец!», если изгнанника: «Страдалец!», если бедняка: «Несчастный, ему негде взять поесть!» Так вот, следует искоренять в себе эти негодные мнения, в этом напрягать все свои усилия. Ведь что такое плач и стенанье? Мнение. Что такое несчастье? Мнение. Что такое междоусобие, что такое разногласие, что такое жалоба, что такое обвинение, что такое нечестивость, что такое пустословие? Все это мнения, и не что иное, притом мнения о независящем от свободы воли как о благе и зле. Пусть человек перенесет их на зависящее от свободы воли, и я ручаюсь ему, что он будет стоек, как бы у него ни обстояло все.

Как чаша с водой – нечто подобное душа, как луч, падающий на воду, – нечто подобное представления. И вот когда вода заколеблется, то кажется, будто и луч колеблется, однако он не колеблется. И когда, стало быть, с человеком случится головокружение, это не искусства и добродетели его приходят в беспорядок, а дух, в котором они находятся: 347а когда он успокоится – спокойны и они.

Как-то прокуратор Эпира 348слишком непорядочно переживал за какого-то комического актера и за это подвергся всеобщей брани, да еще после этого рассказал ему, что подвергся брани, и возмущался бранившими. – И какое зло, – сказал он, – причиняли они? Они тоже переживали, как и ты. – Разве кто-нибудь переживает так? – сказал тот. – Видя, – сказал он, – что ты, их правитель, друг и прокуратор цезаря, переживаешь так, разве не должны были они тоже переживать так? Ведь если нельзя переживать так, то и ты не переживай так. А если можно, – что ты негодуешь, если они подражали тебе? В самом деле, кому может подражать толпа, как не вам, высокопоставленным? На кого обращает она свои взоры, приходя в театры, как не на вас? «Вон как прокуратор цезаря смотрит представление. Он кричит. И я, стало быть, буду кричать. Он вскакивает. И я буду вскакивать. Его рабы расселись повсюду и кричат. А у меня нет рабов. Я сам что есть мочи буду кричать за всех». Так вот, ты должен знать, когда приходишь в театр, что ты приходишь мерилом и примером для остальных, как они должны смотреть представление. Почему же они бранили тебя? Потому что каждый человек ненавидит то, что препятствует ему. Они хотели, чтобы был увенчан такой-то, ты – чтобы другой. Они препятствовали тебе, а ты – им. Ты оказался сильнее. Они стали делать то, что могли, – стали бранить то, что препятствует им. Что же ты хочешь? Чтобы сам ты делал то, что хочешь, а они даже не говорили того, что хотят? И что удивительного в том? Земледельцы разве не бранят Зевса, когда испытывают препятствия от него? Моряки разве не бранят его? Разве перестают бранить цезаря? Так что же? Не знает ли Зевс об этом? Не сообщают ли цезарю все то, что говорят о нем? Что же он делает? Он знает, что, если станет карать всех бранящих, ему не над кем будет властвовать. Что же, разве ты должен был, приходя в театр, сказать так: «Дай-ка пусть будет увенчан Софрон»? Нет, вот так: «Дай-ка пусть я сохраню свою свободу воли в этом предмете в состоянии соответствия с природой. Мне никто не дороже меня самого. Значит, смешно причинять вред самому себе, для того чтобы другой одержал победу в комедии. Кто же, хочу я, чтобы одержал победу? Тот, кто одерживает победу. И вот так победу всегда будет одерживать тот, кого я хочу». – Но я хочу, чтобы был увенчан Софрон. – У себя дома устраивай сколько хочешь состязаний и провозглашай его победителем Немейских, Пифийских, Истмийских, Олимпийских игр, а в общественном месте не требуй себе преимущества и не присваивай себе общее. А иначе сноси брань, так как когда ты делаешь то же, что и толпа, то ты ставишь себя вровень с ней.