Эпиктет - Беседы

Болею я здесь, – - говорит, – - и хочу вернуться домой. – Разве дома ты был бы неболеющим? Не наблюдаешь ли ты, добиваешься ли здесь чего-то, что ведет к исправлению твоей свободы воли? Ведь если ты нисколько не преуспеваешь в этом, то и приехал напрасно. Отправляйся, заботься о своих домашних делах. В самом деле, если не может твоя верховная часть души быть в состоянии соответствия с природой, то, по крайней мере, твоя землишка сможет. По крайней мере, скопишь денежку, окружишь заботами отца в старости, будешь вертеться на площади, будешь занимать должности. Порочный, порочно будешь делать ты все, что следует из этого. А если ты осознаёшь, что отбрасываешь некоторые дурные мнения и вместо них принимаешь другие, перенес свою установку от того, что не зависит от свободы воли, на то, что зависит от свободы воли, и если когда и скажешь «Горе мне!», не говоришь при этом, что виной тому отец, брат, а говоришь «Виной тому я сам», ты еще принимаешь в расчет болезнь? Разве ты не знаешь, что и болезнь и смерть должны застигнуть нас за каким бы то ни было делом? Земледельца они застигают занятым земледелием, мореплавателя – совершающим мореплавание. За каким делом хочешь быть застигнутым ты? Ведь ты должен быть застигнутым за каким бы то ни было делом. Если ты можешь за каким-нибудь делом, лучше этого, быть застигнутым, делай то.

Что касается меня, да доведется мне быть застигнутым только занятым заботой о своей свободе воли, заботой о том, чтобы она была неподверженной страстям, чтобы неподвластной помехам, чтобы неподвластной принуждениям, чтобы свободной. Вот за какими занятиями я хочу оказаться найденным, чтобы я мог сказать богу: «Нарушал ли я твои указания? Пользовался ли я не для тех целей теми возможностями, которые ты дал мне? Пользовался ли не так чувствами, не так общими понятиями? Винил ли я тебя когда-нибудь? Жаловался ли я на твое управление? Я болел, когда ты хотел того. И другие болели, но я – не противясь. Я был беден, так как ты хотел того, но – с радостью. Я не занимал должностей, потому что ты не хотел того, – и я никогда не жаждал должности. Видел ли ты меня из-за этого омраченным? Не обращался ли я к тебе всегда с светлым лицом, готовый повиноваться любому твоему приказанию, любому твоему знамению? Сейчас ты хочешь, чтобы я ушел с всеобщего празднества. Я ухожу, я благодарен тебе всячески за то, что ты счел меня достойным принять участие во всеобщем празднестве с тобой, увидеть дела твои, приобщиться к пониманию твоего управления». Вот о чем занятым мыслями, вот о чем пишущим, вот о чем читающим пусть застигла бы меня смерть.

«Но мать не поддержит мне голову, когда я болею». Отправляйся, стало быть, к матери. Действительно, ты стоишь того, чтобы болеть с поддерживаемой головой. «Но дома я лежал в прекрасной постельке». Отправляйся в свою постельку. Ты, и когда здоров, стоишь того, чтобы лежать в такой. Стало быть, не теряй то, что ты можешь там делать.

А Сократ что говорит? «Как один кто-то, – говорит он, – радуется тому, что делает свою землю лучше, другой – коня, так я каждый день радуюсь, осознавая, что совершенствуюсь» 350. – «В чем? Не в словечках ли?» Человек, не кощунствуй! «Не в пресловутых ли правилах?» Что ты делаешь?! «Да ведь я не вижу, чем еще заняты философы». По-твоему, пустое это дело – никогда не винить никого, ни бога, ни человека? Не жаловаться ни на кого? С тем же выражением лица всегда выходить и входить? 351Вот что знал Сократ, и все же он никогда не говорил, что знает что-то или учит чему-то. А если кому-то требовались словечки или пресловутые правила, он отсылал того к Протагору, к Гиппию 352. Ведь и если бы кто-нибудь пришел за овощами, он отослал бы того к огороднику. У кого же из вас есть это намерение? Право же, если бы оно у вас было, вы и болели бы с удовольствием, и голодали, и умирали. Если кто-нибудь из вас был влюблен в красивую девушку, тот знает, что я говорю правду.

А когда кто-то спросил, как это, несмотря на то, что сейчас усерднее работают над разумом, прежде больше преуспевали в совершенствовании, он сказал: Над чем усердно работают сейчас и в чем больше преуспевали в совершенствовании тогда? Ведь над чем усердно работают сейчас, в том и окажутся преуспевающими в совершенствовании сейчас. И поскольку сейчас усердно работают над тем, чтобы сводим, силлогизмы к схемам, то и преуспевают в совершенствовании в этом. А тогда и усердно работали над тем, чтобы сохранить верховную часть души в состоянии соответствия с природой, и преуспевали в совершенствовании в этом. Так не путай одно с другим, и когда ты усердно работаешь над одним, не ищи совершенствования в другом. Но посмотри, тому ли кто-нибудь из нас посвящая себя, чтобы быть и жить и состоянии соответствия с природой, не преуспевает в совершенствовании в этом. Ведь ни одного такого не найдешь.

Мудрый человек неодолим. Ведь он и не борется там, где он не сильнее. «Если ты хочешь мою землю, возьми. Возьми моих рабов, возьми мою должность, возьми мое бренное тело. Но мое стремление ты не сделаешь терпящим неуспех и мое избегание не сделаешь терпящим неудачу». Он вступает только в эту борьбу – борьбу за то, что зависит от свободы воли. Так как же ему не быть неодолимым?

А когда кто-то спросил, что такое обыкновенный ум 353, он сказал: Подобно тому, как можно было бы называть обыкновенным слухом тот, который способен различать только звуки речи, а тот, который способен различать тоны, – уже не обыкновенным, но слухом владеющего этим искусством, так существуют определенные вещи, которые люди, не совершенно свихнувшиеся, видят в соответствии с обыкновенными возможностями. Такое состояние называется обыкновенным умом.

Молодых людей изнеженных нелегко обратить к разуму, – как и сыр крючком схватить 354. А одаренные, даже если отвращать их, еще больше льнут к разуму. Потому и Руф чаще всего пробовал отвращать, прибегая к этому как средству испытания одаренных и неодаренных. Он говорил: «Как камень, даже если бросишь его вверх, понесется вниз в силу такого своего устройства, так и одаренный – чем больше отталкивать его, тем больше он тяготеет к тому, для чего по своей природе рожден».

Как-то пришел к нему корректор (а был то эпикуреец). – Нам, профанам, – сказал он тому, – пристало спрашивать у вас, философов, подобно прибывшим в чужой город у граждан и сведущих, что самое лучшее в мироздании, для того чтобы и мы тоже, разузнав об этом, отправились осматривать, как те – достопримечательности в городах. Конечно, что есть три сущности в отношении человека – душа, тело и внешний мир, против этого едва ли кто-нибудь возражает. Стало быть, ваше дело ответить, что самое лучшее. Что назовем мы людям? Плоть? И это из-за нее Максим отправился в плавание до Кассиопы 356, зимой, с сыном, сопровождая его? 357Ради удовольствия плоти? – Тот ответил отрицательно и сказал: Ни в коем случае! – Не подобает ли быть серьезно занятым самым лучшим? – Более всего подобает. – Что же у нас лучше плоти? – Душа, – сказал тот. – А блага самого лучшего ли лучше или худшего? – Самого лучшего. – А блага души это то, что зависит от свободы воли, или то, что не зависит от свободы воли? – То, что зависит от свободы воли. – Значит, духовное удовольствие это то, что зависит от свободы воли? – Тот ответил утвердительно. – А само оно от чего возникает? От самого себя ли? Но это немыслимо. Ведь в основе его должна быть как главное условие какая-то сущность блага, достигая которую мы будем испытывать удовольствие в душе. – Тот соглашался и с этим. – Так от чего будем мы испытывать это духовное удовольствие? Ведь если от духовных 358благ – вот и найдена сущность блага. Не может ведь благом быть одно, а тем, от чего мы логически испытываем воздействие, другое, и если главное условие не благо, следствие не может быть благом. Ведь чтобы это следствие было логическим, главное условие его должно быть благом. Но вы, несомненно, не его назовете, если вы в здравом уме, потому что вам придется назвать несообразное и с Эпикуром и с прочими вашими мнениями. Стало быть, остается заключить, что удовольствие в душе испытывается от телесного. Стало быть, в свою очередь, главным условием и сущностью блага оказывается телесное.