Би ДЖЕЙМС - СЛЕЗЫ НА ЛЕПЕСТКАХ РОЗ

Патрик умеет чувствовать сильно и глубоко. И когда он осознает свои чувства, мужчина обретает в нем верного друга, а женщина – верного возлюбленного.

Когда тебе будет с ним очень трудно, помни, что он любит тебя.

– Нет, Рейф, не любит.

– Любит. Я сам не был в этом уверен, но, слушая сначала его, а теперь тебя, зная, на какие он способен чувства… – Рейф покачал головой, изумляясь собственной недогадливости. – Вот он – ответ! Ясный как день.

– Нет! – Джордана отвернулась от него.

– Джордана. – Кончиком пальца он прикоснулся к ее подбородку и повернул ее лицо к себе. На ресницах у нее блестели слезы. – Не нужно бояться. Ты любишь его. Я увидел это на твоем лице, когда ты принимала его дар примирения. Он, хоть и боится в этом признаться, тоже любит тебя. И это дает тебе такую власть над ним, какой не имела ни одна женщина.

Джордане хотелось поверить, что Патрик любит ее. Но власть, о которой говорил Рейф, пугала ее.

– Я не хочу власти над Патриком.

– Я знаю, что не хочешь, но любовь сама по себе уже власть. Она дает силу созидать или разрушать. Ты победишь в тот день, когда Патрик скажет, что любит тебя.

– Это не война, Рейф.

– Нет, война. Твоя война с прошлым – за Патрика.

– И что же мне делать?

С ресницы упала слезинка, и Рейф смахнул ее.

– Просто будь собой, следуй своим желаниям.

– Я не хочу причинить ему боль.

– Любви не бывает без боли, Джордана. – Он взял ее за руку и помог подняться. – Я отнял у тебя слишком много времени. Мне пора.

Джордана, набравшись храбрости, спросила:

– Когда прилетает самолет Патрика?

– Пока не знаю. Нужно будет связаться с ним.

– Мне хотелось бы встретить его. В Атланте у меня есть дом, которым я редко пользуюсь, и если ты мне дашь время сложить сумку…

– У нас есть время до завтрашнего вечера, Джордана.

Патрик размеренным шагом ступил в зал аэропорта. Пассажиры пробегали мимо него, суетливый людской поток торопился к другим местам, другим заботам. За годы, прошедшие с его последнего полета коммерческим рейсом, он успел позабыть, что ночные пассажиры – народ особого сорта: чиновники, изнуренные долгим днем, новички, напуганные черным, ожидающим их небом.

Некоторые переговаривались шепотом. Некоторые дремали в креслах, накинув пиджаки и свитера – вентиляторы навевали прохладу. Над их головами неумолимые лампы светили в полную мощь, растворяя все душевные нюансы и тайны, оставляя одну грубую видимость.

Раздосадованный собственной усталостью, собственными тревогами, он поражался, почему оказался здесь, а не в аэропорту своей компании.

– Или в Лондоне, – прорычал он, – где мне следовало бы сейчас находиться.

Дернув ноющим от боли плечом, он обвел взглядом встречающих в поисках шофера, которого должен был прислать Рейф. Глаза его поймали быстрый взгляд красивой женщины. Она не скрывала своего интереса к рыжеволосому гиганту, чей темперамент легко угадывался под мрачной внешностью. Взгляд Патрика безразлично скользнул мимо, отвергая предложенный аванс.

Его сердце изнывало от тоски по солнечному свету и чистоте.

Пока он прочесывал зал в поисках шофера, его злость все разгоралась. Столько дней он, как раненый зверь, провел в яростной агонии! Ему не добавило хорошего настроения известие, что в самолете его компании забарахлил мотор. Он чуть было даже не нанял другой самолет. Остановила его только необходимость доказать себе самому, если не Джордане, что у него осталась хотя бы жалкая капля самообладания. Ну, и что он доказал, когда взял билет на первый же пассажирский рейс и провел столько часов, скрючившись на сиденье, не рассчитанном на его огромный рост?

Со сдавленным ревом нетерпения Патрик развернулся кругом в поисках ближайшего телефонного автомата – и тут увидел ее. Он остановился как вкопанный и даже не заметил, что господин, на полшага отстававший от него, толкнул его в спину.

– Эй, мистер! Поторапливайтесь! Или вы возомнили себя… – Отметив размеры объекта своего негодования и ощутив арктический холод невидящих глаз, нервный господин проглотил остаток тирады. – Мм… прошу прощения, – буркнул он и ретировался.

Взгляд Патрика вернулся к Джордане, как будто коротышки и не существовало. Ему казалось, что он видит ее в первый раз. Он не был готов к этой золотистой прелести, к обаянию нежности, которых не смогли исказить даже безжалостные прожектора. Он не был готов к жадному, почти адскому спазму внизу живота. К злости и горькой зависти, скрутившим его, когда Рейф наклонился к ней и, что-то прошептав на ухо, прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке.

Не сводя с них прищуренных глаз, он следил, как она улыбнулась в ответ и кивнула, рассыпав по плечам золото волос. Ее смех прозвенел серебряным колокольчиком, и Рейф обнял ее, привлек к себе и поцеловал волосы на макушке. В этот миг, уже направляясь к ним, Патрик почти забыл, что Рейф Куртни двадцать пять лет был его другом.

Он остановился в шаге от них, с болезненной остротой ощущая ее присутствие. Его взгляд, обращенный к единственному человеку на земле, которого он называл своим другом, источал ледяной холод.

– Рейф. – Кивок резкий, приветствие сквозь зубы.

Как будто в ожидании этой реплики, его мир покачнулся, а потом снова встал на ноги. Рейф уже удалялся с плутовской улыбкой на устах, полной озорной радости, а Джордана, вся засветившись счастьем, тянулась ему навстречу. Он инстинктивно выбросил вперед руки, чтобы схватить ее, поддержать в этом порывистом, бездумном движении к нему. Замерев посреди прохода, где поток людей разбивался об него надвое, словно ручей о каменную глыбу, он думал лишь о Джордане.

– Патрик! – Ее пальцы вцепились в его руку. Он был встревожен; она уловила это в одном-единственном слове. – Твой самолет опоздал, мы так волновались. С тобой все в порядке?

– Теперь – да. – Он тосковал по ее облику. Тосковал с того самого момента, когда бросил ее, убежал с жалящими словами на губах и болью в сердце. Теперь их не разделял океан, и, останься он на этом месте навечно, ему не наскучило бы смотреть на нее.

– Правда? – мягко переспросила Джордана. Боль осталась; она слышала ее в глубоком тембре его голоса, в его раскатистом шотландском акценте. Боль от схваток с самим собой, от предательства, от воспоминаний в истерзанном сердце мальчика-мужчины. Воспоминания и боль – они дремали в его душе, пока одним ярким солнечным днем она не вошла в его жизнь.

Она разбудила их, заставила вспомнить мать, которую он ненавидел, и отца, которого он любил. Дразня его своей безрассудной гордостью и задетым тщеславием, привязала его к себе, хотя честь, не тронутая ни предательством, ни страданиями, убеждала его уйти.