Би ДЖЕЙМС - СЛЕЗЫ НА ЛЕПЕСТКАХ РОЗ

Джордана отстранилась. Пространство между ними пульсировало все возрастающим желанием. Протянув руку, она проложила пальцем дорожку от его горла к талии.

– Мне кажется, ты самый красивый мужчина на свете.

– В мужчине красота не главное, Джордана. Прекрасна ты.

– Все равно ты самый красивый.

– Тебе же не с кем сравнивать, откуда тебе знать?

– Мне и не нужно сравнивать, чтобы знать. Мне никто не нужен, кроме тебя. – Пуговица на его брюках выскользнула из петли, хоть он и пытался удержать ее руку.

– О боже, нет. Не здесь. Кажется, я больше не выдержу. – Дернув ее к себе, он прижал ее поближе, призывая на помощь все свое хладнокровие. -Для остального есть место получше. – И зашагал с ней к постели.

В своем воздушном одеянии она выглядела миражем, слишком прекрасным, чтобы быть реальностью, но, когда он сдернул с нее кружева, оказалась живой и теплой. Он прикоснулся к ее груди и ощутил легкую дрожь.

– Ты дрожишь, потому что боишься меня, Джордана? – нежно спросил он.

– Нет. – Она судорожно сглотнула, но не отстранилась от его ласк. – Я не боюсь тебя. Только не тебя. Ты очень хороший, Патрик, и внутри, и снаружи.

– Нет… – начал было он, но тут же осекся, взглянув на нее. Для лишенной зрения Джорданы прекрасным было все доброе и хорошее. Она верит, что он прекрасен. – Да поможет нам Бог, я надеюсь, что ты права, пробормотал он, опускаясь вместе с ней на постель.

Он знал, как дразнить, как мучить ласками, поднимая желание все выше и выше до лихорадочного предела. Он знал, где прикоснуться, где поцеловать, чтобы вызвать слезы страсти, чтобы женщина жаждала большего и сама не могла понять, выдержит ли она.

Он знал, как достичь того глубочайшего, бездумного пика вожделения, почти безумства, когда каждый поцелуй и прикосновение, каждый удар сердца, каждое движение тела пронзают неземным восторгом.

Страсть ради страсти. Он никогда не хотел большего. Никогда не требовал большего, чем животное удовлетворение. Никогда он не желал чудес и благоговейного трепета, а теперь хотел именно этого.

Это будет его даром ей.

Никогда в жизни не был он таким нежным, таким добрым. Таким заботливым. Но доброта его возвращалась к нему наградой – Джордана сливалась с ним, проникаясь его желаниями, щедро одаривая его ответной нежностью. Забылись все душераздирающие обиды, захлестнувшие их одиночеством. Охваченные пламенем, они вознеслись к границам доселе неизвестного мира.

Он поцеловал ее почти благоговейно. Сбивчивым шепотом согрел ее губы:

– Я сделаю тебе больно лишь раз, Джордана, – и больше никогда в жизни.

Ночь окутывала их – густая, словно темное вино, ночь. Из сада донесся крик филина, сливаясь с ее криком. А потом боль, как этот филин, исчезла. На всем свете остался только Патрик, и он учил ее блаженству, ради которого был сделан первый шаг.

Его разбудила музыка. Нотки тихой страсти уплывали со струн гитары в тихий рассвет. Небо за балконной дверью было серым, с одним лишь легким мазком пурпура, предваряющим восход.

В одних брюках, босой, он пошел на эти звуки. Он найдет ее, как находил уже много раз, сидящей со скрещенными ногами на полу, ивовым прутиком склонившейся над своей гитарой. Закрыв глаза и погрузившись в мечты, она будет пробегать пальцами по струнам, превращая свои мысли в мелодию.

Гладкие доски пола холодили его босые ступни, когда он остановился под аркой, ведущей в большую комнату, и замер, вслушиваясь. Она сидела под портретом надменной дамы, которая называла ее музыку дурацкой блажью, и в ее мелодии звучала грусть. Потом грусть растаяла, сильнее зазвучал мотив радости.

Ритм и напряжение оставались прежними, но Патрик ее радость чувствовал. Чтобы понимать музыку Джорданы, не нужно быть знатоком.

Когда она перестала играть, прислушиваясь к последнему, эхом растаявшему аккорду, он заговорил:

– Ты играла для нее, не правда ли? Для Эммы?

Джордана обернулась к нему, прижимая к себе старую, оставшуюся еще с детства гитару.

– Для нее. – Она подняла к нему улыбающееся лицо. – И для себя.

Патрик опустился рядом с ней, представляя себе, что бы сказала чопорная Эмма Даниэль о полуобнаженном гиганте, сидящем на ковре рядом с ее внучкой, одетой только в его рубашку. На одно мгновение ему от всего сердца захотелось, чтобы она оказалась здесь и полюбовалась на эту картинку собственными глазами. Ему захотелось, чтобы она услышала только что сыгранную мелодию – печальное "прости", сказанное от избытка обретенной силы. Мелодия преследовала бы ее. Он знал, что она будет преследовать и его, долго-долго, даже когда он уйдет из жизни Джорданы навсегда.

Ему хотелось обнять ее, но он только легонько прикоснулся рукой к ее плечу, показывая, что он здесь и слушает, если она хочет играть еще. Если же нет он просто побудет рядом.

Быстро наклонив голову, она на миг прижалась щекой к его ладони. Это был лишь ей свойственный жест благодарности, говоривший гораздо больше слов. Джордана шевельнулась, отложила гитару и сцепила перед собой руки. Когда она заговорила, ему пришлось напрягать слух:

– Она всегда стыдилась меня. Чувствовала ко мне отвращение, а моя музыка казалась ей идиотской забавой. Меня нужно было прятать от чужих глаз, чтобы никто не узнал о моем позоре. Образование – только лишняя трата денег. Я была уродом, оскорблением для всех Даниэлей – прошлых и нынешних. Будущих Даниэлей не предполагалось – их некому рожать, кроме меня. Разве найдется безумец, который захочет детей от неполноценной матери?

Она подняла лицо к портрету, и казалось, глаза ее сверхъестественным образом встретились с глазами Эммы.

– Мне редко позволялось приезжать в городской дом. Как бы кто не увидел. Когда мне исполнилось восемнадцать, мне, не помню уже, по какому поводу, разрешили сюда приехать. И в последний день своего визита я убежала из дома. Это была отчаянная попытка вырваться на волю, в жизнь. Я надеялась, что, если докажу свое право на свободу, она станет мною гордиться. Но этого не случилось.

Полный ярости взгляд Патрика устремился на портрет.

– Она была полной дурой. Такой и осталась.

– Наверное, я должна ненавидеть этот дом, а я люблю его. Здесь я нашла в себе мужество изменить свою жизнь. – Прикрыв рукой его ладонь на своем плече, она добавила:

– Поэтому я привезла тебя сюда этой ночью.

Он вспомнил мелодию, которую она играла, – то задумчивую, то радостную, пронизанную мечтой о несбывшемся. Да, отважное у нее сердце, если такие испытания сумело выдержать.

– Я знаю. – Взяв обе ее ладони в свои, он по целовал ее. – Ты хочешь есть?

Джордана рассмеялась, чудный звук разнесся по комнате.

– Умираю с голоду.

Солнце уже всходило на горизонте, когда они устроились на балконе друг против друга. За витыми прутьями балкона жалко поник заброшенный сад, но счастливчикам было не до него. Делясь одним бокалом вина, откусывая от одного ломтика сыра, они хохотали, как дети, над каждым словом. До тех пор, пока не замолчали, осознав, что вином и сыром любовного голода не заглушить.