Артем Веселый - Гуляй Волга

С баржи – прикащик!

– Оравушка, бери дружно!

Запевала заводил:

На лугу стоит Васёнка,

Ищет, ищет с поросенка...

Подхватывали:

Дубинушка, ухнем!

Зеленая сама пойдет!

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Сама пойдет.

Пошла

пошла...

Пошла

пошла...

Пошла

пошла...

С баржи – купец:

– Робятушки, старайся!

Вел ватагу гусак:

– Не засарива-а-ай!..

В хвосте ватаги – косной:

– В ногу!

Эх ты, тетенька Настасья,

Раскачай-ка мне на счастье...

У-у, дубинушка, ухнем!

У-у-у, зеленая, сама пойдет!

Идет

идет...

Идет

идет...

Идет

пойдет...

Сама пойдет,

Идешь

пойдешь...

Не хошь –

пойдешь...

Пошла

пошла... [35/36]

Ухали с утра дотемна.

В понизовье бурлаки рядились:

– Куски не в счет... Ты, хозяин, во всяк день два горячих варева нам выстави.

– Не постою.

– Опять же, думай не думай, а на холоду да в сырости без вина нам не вытерпеть.

– Не постою, братцы. Поживете за мной, как за каменной горой. Только уговор: чин блюсти и не буянить.

– Выстави нам во всяк день чарку отвальную, чарку причальную, да по большим праздникам и в холодные ночи по третьей чарке – для здоровья.

– В таком деле я не спорщик: ведерко на день выставлю – хошь пей, хошь лей, хошь окачивайся.

– Положь на путину по штанам да по рубахе, да на неделю по двое лаптей, да по семи рублев на голову за всю нашу работу.

– Не жирно ль?

– Какое, батюшка!

– По семи рублев?.. Таких деньжат у меня и в заводе не бывало. Коли с трешницы скинете по рублику– с богом.

– Побойся бога, Фрол Кузьмич, подумай-ка: где Астрахань, где Ярослав!

– Путина великая.

– Как не великая! Переть да переть... Посудина твоя гружена тяжело. Утрем поту, хлебнем слезы...

– Дойдем полегоньку.

– Легко сказать!

– Дойдем, где способными ветрами, где как.

– Вестимо, пойдем так дойдем... Мы тебе, Фрол Кузьмич, уважим, да и ты нас, твоя милость, копейкой не прижимай.

– Стоните, сударики, не стоните, а из меня и гроша ломаного не выстоните.

– Ну, по шести рублев с полтиною...

– По три рублика на рыло, да накину вам на пропой по медному пятаку.

– По шести рублев.

– Трешница.

– Пять с полтиной.

– Трояк.

– Пять рублев.

– Трынка.

– И по четыре не дашь?

– Не дам.

Бурлаки переглядывались, шептались, и гусак, хлеснув шапчонкой о землю, невесело выговаривал:

– Эх, где наше не пропадало! Плыть – так плыть!.. Давай, хозяин, гладь дорогу.

Купец выставлял угощенье, ватага пропивала свою волю. [36/37]

Гуляли день, гуляли ночь, дурными голосами орали пропащие песни.

На заре гусак поднимал зыком:

– Хомутайся!..

Артельный козел привозил с баржи бочонок вина полугарного, и бурлаки, похмелившись, впрягались в хомуты.

– Берись!

– Взяли.

– Ходу!

– Разом, эх, да!..

Тяжел первый шаг, а там – влегли и пошли, раскачиваясь, пошли, оставляя на мокром песке клетчатый след лаптя. Набегала шаловливая волна, зализывала бурлацкий след.

Секли бурлаков дожди, сушил ветер.

На тихих плесах шли ходко, верст по сорок в пряжку, а на перекатах и у бычков – где вода кипмя кипела – маялись, сволакивая порою посудину с камней или с отмели.

С-за угла копейку срубим,

На нее краюху купим...

Э-эй, дубинушка, ухнем!

Э-да зеленая сама пойдет!

Дернем

подернем...

Дернем

подернем...

да еще разок

поддернем...

Идет-ползет!

Ух

ух...

Ух

ух...

Уу

ухнем!..

Бывало и так. Ночью с берега кричали:

– На барже-е-е-е-е-е-е!..

Караульный не вдруг отзывался:

– Што орете?

– Нам самого.

– Спит.

– Ну, Сафрон Маркелыча.

– Спит.

– Буди.

– Пошто?

– Буди давай!

Слышно было, как караульный, шаркая босами, проходил на корму в жилое мурье. На борту появлялся старый прикащик, гладко зевал в непроглядную темень и окликал: [37/38]

– Кто там? Чего там?..

– Сафрон Маркелыч, яви божеску милость, выстави по чарочке... Зззадрогли!

– Не припас, не обессудьте.

– Ну, хошь полупивца по ковшику, погреться.

– Не наварил, не прогневайтесь.

Бурлаки снимали шапки.

– Удобрись.

– Зззадрогли!..

– Выкати хошь бочонок квасу пьяного.

– И квасу не наквасил, не взыщите.

– Што ж, пропадать?

– А вы, глоты, зачерпните водочки из-под легкой лодочки да вскипятите, вот вам и грево.

– Эх, рядил волк козу .................................................................................................

Сафрон Маркелыч, выслушав их богохульную брань, сплевывал, мочился прямо за борт и, дернув, уходил к себе в мурье.

– Вишь, распирает черта. С хозяином поди гороху наперлись, а нас на рыбке держит. – Бурлаки кутались в лохмотья и рогожи, гнулись на холодном песке, кляли белый свет...

Чуть зорька – гусак поднимал:

– Хомутайся!

Укачала уваляла,

Нашей силушки не стало.

Дубинушка, ухнем!

Зеленая сама пойдет...

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Идет

пойдет...

Сама пойдет...

Дернем

поддернем...

Дунем

грянем...

Да еще разок

У-у-ухнем!..

Солона ты, слеза бурлацкая!

Приходили до места, – мясо на плечах ободрано до костей, деньги забраны и прожиты, лапти стоптаны, рубахи вшами съедены.

Вязали плот и опять сплывали на низ.

По Волге, Каме и Оке

по Дону, Днепру и Волхову

шли бурлаки, погрязая в болотах,

утопая в песках, дрожа от холода и задыхаясь от жары. По всем рекам русским, подобна надсадному храпу, кружила песня да трещали хребты бурлацкие... [38/39]

Летела Волга празнишная да гладкая...

На стрежне играли солнечные скорые писанцы. Ветришка по тихой воде стлал кошмы, гнал светлых ершей. На перекатах взметывался жерех, гоняя мальтявку. Там и сям, как рыжие бычьи шкуры, были раскиданы песчаные отмели.

Над Волгой город

в городе торг.

Лавки меховые с растянутыми на рогатках звериными шкурами, прилавки с сукнами и белеными холстами, да межлавочья заезжих купцов и ремесленников.

Широкие скамьи были завалены калачами, кренделями и подовыми маслеными пирогами.

От рыбных шалашей несло злой вонью, крутили носами и отплевывались проходившие именитые горожане.

Телеленькали на церквах колокола и колокольцы, крепкий хмель бродил в толпе.

Ряд шорный, ряд бондарный, ряд горшечный, ряд блинный. Люду празнишного – не продохнуть.

Бочки квасные, корчаги с говяжьими щами да киселями. Высоко взлетали качели с хохочущими девками и парнями.

Баба-ворожея гадала на бобах, две девоньки-подруженьки глядели ей в рот и от страха дух не могли перевести.

Ребятишки на разные лады дули в глиняные свистульки, кровопуск ржавой бритвой отворял кровь стрельцу.

Божба торговых людей, крики охрипших за день зазывал. Старуха-лепетуха продавала наговорную траву.