Артем Веселый - Гуляй Волга

Кругом тесно стояла притихшая толпа. Иные вздыхали и со страху крестились, иные, чтоб умилостивить палача, бросали на помост деньги. [42/43]

Кнут, расчесав мясо, с пристуком хлестал по костлявой спине, запавшие бока ходили, как у загнанной лошади. Стоны мужика помалу затихли.

– За что он его?

– За рыбу... Помалкивай, тетка!

– Забьет.

– Кровопивцы!

На голос заплакала баба

толпа загудела и придвинулась.

– Стой! – рявкнул угрожающий голос подвыпившего гусака бурлацкого Мамыки. Своим богатырским ростом он возвышался над всеми, кудри лежали на его непокрытой голове в три ряда, бобровая борода была полна репьев и соломы. – Стой, душегубец!

Народ качнулся, зашумел:

– Насмерть забьет.

– Всю шкуру слупил.

– Ахти нам, православные!

– Всех переведут...

Голова стрелецкий зыкнул на бурлака:

– Эй, борода, не баламуть народ!

– Я такой...

– Вижу, какой... Али сам захотел на кобылу лечь?

Мамыка промычал что-то невнятно и, оттолкнув стрелецкого голову, полез на помост.

Палач шагнул ему навстречу, кнутом играя.

– Куда прешь, неумытое рыло?

– Не костери, ты меня не кормил.

– Сойди прочь!

– Силой не хвалюсь, а тебя не боюсь.

– Цыц! – палач замахнулся.

– Ударь, попытай.

– Держись! Кнут хлеснул

еще хлеснул

и еще...

Мамыка стоял недвижно. Посеченная в ленты посконная рубаха сползла с его крутых плеч, хмельная улыбка блуждала на растерянном лице. Но вот он сердито засопел, маленькие соминые глазки его блеснули, и, вдруг повернувшись к палачу, глухо выговорил:

– Будя!

– Не пьешь! – распалившийся палач в ярости хлестал бурлака и по рылу, и по глазам, и по чему попало...

Мамыка шагнул, поймал своего мучителя за руку и, выломив ему руку в локте, крикнул:

– Бей приказных!

Покатились голоса: [43/44]

– Бей!

– Бей, чтоб не жили!

– На саблю да на пистолю – дубинки Христовы!

Мамыка, ухватив палача за ноги, бил его с размаху головой о столб.

– Дай ему!

– Ломи, ребята!

Под напором многих плеч помост затрещал и повалился.

Толпа взвыла и понесла.

Смяла толпа стрельцов и устремилась громить торжище.

Из лавок полетели, распластываясь, легкие меха, сувои сукон, связки сушеной рыбы и грибов.

Народы, будто по уговору, бросились к кабакам, выкатывали бочонки с зеленым вином и тут же, высадив днища, пригоршнями и шапками расчерпывали вино.

Колодники сбивали камнями с ног деревянные колодки и железные оковы.

Там и сям запылали дома.

Над городом взмыл сполошный звон, ударила вестовая пушка, и гулкое эхо пошло разгуливать по горам, замирая в отдалении.

Ко двору воеводы сбегались и скакали стрельцы, разматывая с ружейных замков просаленные тряпки.

– На Волгу! – прогремел призыв Мамыки, и он побежал к берегу, унося на руках стонавшего, засеченного в полусмерть мужика.

– На Волгу!

– По стругам!..

За Мамыкой бежали бурлаки, колодники, ярыжки кабацкие, бездомки и побродимы гулящие.

8

Плыли, кормясь рыбной ловитвой и отвагою.

9

..................................................................................................................................................

..................................................................................................................................................

10

Гремит и блещет Волга, с ветра пьяна.

Летит Волга, раскинув пенистые крылья... Волна громит-качает берега, волнуются-кипят кусты, да э-эх да! стонут синие леса. [44/45]

Ветер выдувал паруса

простор просил песни.

Ночуй, ночуй, Дунюшка,

Ах, да ночуй, любушка.

Ты ночуешь у меня,

Подарю, дружок, те я...

Ах, да ты ночуешь у меня,

Да подарю, дружок, те я...

Подарю дружку сережки

Я серебряные.

Подарю дружку сережки

Я серебряные,

А другие золотые

Со подвесочками...

Ах, да другие золотые

Со подвесочками...

Я на славушку пойду,

Да жемчужные куплю...

Э-эх, как я в разбой пойду,

Я жемчужные куплю...

Соглашалася Дуняша

На Ивановы слова...

Ах, да соглашалася Дуняша

Да на Ивановы слова,

Ах, ложилась Дуня спать

На Иванину кровать...

Ах, ложилась Дуня спать

На Иванину кровать.

Мало Дуне послалось,

Много виделося...

Бежала Волга в крутых берегах. Дружным строем, играя пенными завитушками, катились волны. Намытые корни свешивались в воду, как бороды вросших в землю богатырей.

Над Волгой, под бурями и грозами, невозмутимо стояли широкоплечие дубы, похожие на мужиков в праздничных кафтанах.

Тяжелые струги бежали косяком.

– Яры, – показал Мартьян в сторону, – омуты да уямы, – само место, чертям притон.

– Ну-у-у?

– Да-а-а... Проплывали тут наши низовские атаманы, Тришка Помело да Федор Молчан, и, попутай их бес, заварили замятню, подрались и потопли оба. Доныне по ночам из-под коряг стон слышен.

– Царство небесное, вечный покой! – перекрестился Иван Бубенец.

Плыли.

– А вон и Соколиные горы... За ними легла Уса-река да речка Усолка. В той Усолке соляные ключи бьют.

С горы, подобна ручью, стекала виясь каменистая тропа. [45/46]

– Девичья тропа.

– А чего она так прозывается? – в голос спросили два дружка, Полухан и Серега Лаптев.

Мартьян засыпал в трубку, выделанную из коровьего рога, горсть смешанного с вязовой золкой табаку и поведал:

«...День за день идет, как трава растет. Год за год идет, как вода текет...

Самые старые старики сказывали, будто в давних годах под тем вон горелым осокорем жил рыбак Дорофейка с дочкой Забавушкой.

Дорофейка рыбу ловил, дочку кормил. Забава пиво варила, портки на батю мыла, да все на бережке посиживала – на воду глядела, воду слушала, казака-бурлака Игнашку поджидала.

И такая-то ли гожая да голосистая девка росла, – сокол спускался из-под облак слушать песню ее, и осетры выплывали со дна реки зреть на ее красоту.

А за горами, в шатре с золотой кистью, жил татарский державец Чарчахан. Слыл он славой и богатством, лихой был аламанщик, не чаял ни коней своих изъездить, ни удаль свою размыкать, а вот, как делу быть, и он попал в перетурку.

Объезжал Чарчахан кобылу Подыми-Голову, и вынеси она его на Волгу. Увидал татарин Забаву – ахнул. И черти в горах Соколиных, передразнивая его, ахнули. Борода его крашеная от радости сразу начала в кольца завиваться... Хлеснул он кобылу, залился к своему кочевью и песню басурманскую залотошил.

Наутро опять приехал.

– Молодуха, дай испить.

Девка ему и говорит:

– Лакай, Волга большая, а ковша поганить тебе не дам.

Сказала так-то, да и пошла.

Поглядел ей Чарчахан вслед, крикнул:

– Айда, баская, со мной! Будешь кумыс пить, салму и бишбармак ашать, меня целовать...

– Тьфу!

– Будешь жить со мною в хороше да в радости. Большой шатер, золотые махры...

– Тьфу!

– Подарю тебе сапожки казанских козлов – окованный носок, серебряна подковка...