Феликс Максимов - Духов день

Аннушка братьев не послушалась, прятала мячик под подушку, боялась, что если и вправду кто ночью утащит.

Годы прошли. Всё забыла.

Сама не ведала, как в суматохе отъезда из Москвы безделушка сама по себе ей в руку прыгнула, и пригрелась, будто так и надо.

Легкий помпон, перья радужные - крашеные, чуть сильнее сожми - и конец.

Дремало на широком подоле Анны Шереметьевой начатое и брошенное рукоделие. Пяльцы с канвой, да мешочек с бисером. И закопченная спица, ею муж чубуки чистил, отдал Аннушке - чтоб протерла суконкой до блеска табакурную снасть.

Анна послушная. Она протерла спицу дочиста.

Супруг сзади подошел, как он думал, незаметно. Пахнуло от него перцовкой и мужским мускусным пОтом. Кафтан сизый с венгерскими желтыми кунтушами, бачки пшеничные, даже на взгляд - колючие. Хорош. Все стати при нем - навыкате чугунный лоб, беспрекословная косая сажень в плечах, бычья мотня в узких панталонах, руки загребущие, под такого какая бы не легла?

Ухватил супруг Анну - одной ладонью под груди, другой под ягодицы - крепко накрепко. Теплыми губами сильно поцеловал сзади в шею, будто гусеница волосатая поползла.

Анна выронила от испуга перед супружеской лаской перьевой мячик из светлой ладони.

Поскакал пестрый мячик по половице.

Обернулась из объятий. Увидела. Поняла. Улыбнулась.

Взяла с колен до блеска натертую спицу.

Встала, стряхнула на пол и пяльцы и бисер.

И воткнула мужу спицу в левый глаз.

Всем телом навалилась на резком выдохе - протолкнула острие вглубь, чтобы наверняка.

Мужчина упал на колени, облился алым масляным по скуле - обе ладони к лицу вздернул, замычал, в колени Анны воткнулся лбом.

Анна смотрела без мысли на небыструю смерть.

Вздрогнула и очнулась от краткой дремы Анна Шереметьева у окна-фонарика.

Нежный муж поцеловал ее сзади в шею, пощекотал ногтем за ушком, спросил:

- Задремала, душенька? Что во сне привиделось?

- Пчела.- ответила Анна.

+ + +

...Кавалер перебросил из ладони в ладонь мячик из перьев.

Бог весть, как затесалась игрушка среди мелочей на столике, с прошлого ли Вербного, с Прощеного ли воскресения. Вот тут, сбоку, остался след мелких зубов и перышки выпали.

Бывало горностаюшко, гордый князюшко, забавлялся кругляшком ловче кошки.

Бывало, да минуло.

Истекал май месяц, годовая вдова, пора хворей и сглазов.

В мае свадеб не играют и детей не крестят, иначе весь век молодым да новокрестам суждено маяться.

Счастья не будет.

Несмотря на черемуховые заморозки, Кавалер приказывал не запирать окно в спальне - на

три пальца продушина в сад.

Нагуляется зверь, юркнет в лазею, придет на грудь дремать.

Кавалер в поисках своего зверя обошел все окрестности. Обещал дворовым рубль, если беглеца сыщут и вернут в Харитоньев переулок хоть живым, хоть мертвым.

Сапожников мальчишка, малоумный, повадился носить слепых котят, а один раз - приволок из ловушки крысу с перебитым хребтом.

- Не ваши?

Кавалер откупался мелочью. Наконец, приказал докучного дурака гнать взашей, чтоб мертвечину не таскал, не язвил душу.

Стал думать, что зверя разорвали собаки.

Таскаются псы по Москве десятинными стаями. Играют свадьбы на пустырях. Пьяных по ночам рвут. Кошек рвут. Гуся, козленка, дитя - могут запросто задавить. По жаре бесятся.

Зверь им на один укус достался.

Хоть бы косточки от зверя найти. Если завернуть в платок, в саду рассадить, сладкой водой поливать, вырастет яблонька, кто ни проедет мимо - залюбуется. Яблоки высоко висят. Никому не достать, ни Одноглазке - сестре, ни Двуглазке-сестре, ни Трехглазке, старшей, недреманной суке.

Спи глазок, спи, другой.

Кавалер мало спал. Неотступно думал про Зверя и про собак.

То тут, то там, по дворам гулко и одиноко, как из колодезя, взбрехивали псы.

Кавалер сжимал кулаки. Ненавидел.

Бить, убивать собак. Вот что надо.

После обедни увязался за ним от церкви старый кобель.

Пригибался, льстил, хвостом вертел. Кавалер не стерпел, от сердца дал ему под вздутое брюхо каблуком - аж ухнула песья утроба, как барабан.

Завизжал пёс, зажаловался.

Многолюдие загалдело. Бабы, которые посмелей, осудили:

- Лютое дитятко. Нашел кого обидеть - беззубого!

Пёс уж не визжал, смотрел с укоризной, кашлял, капал слюной.

Кавалер купил у бабы румяный пирог, швырнул псу наотмашь, чтоб люди не срамили.

Кобель пирог понюхал, не взял, и поплелся восвояси.

Нищие на торжке близ храма его привечали, называли Мишкой. Ученый. Пиво пил из черепка. Через подставленный локоть прыгал и под сопелку выл на все лады.

Он моего зверя не жрал. Очень старый, такие не могут.

Отчего моим пирогом побрезговал?

Гордый?

Или паленое почуял?

Как со мной пировать, так все гордые, так все чуют.

Бабы у церкви похохатывали, руки в боки. Одна, востроноска, кобыла, глазами 'так' повела, задразнила:

- Что, молодой, не жрет кобель собачью долю? Не по нраву Мишке барские коврижки!

Какая такая собачья доля?

Вспомнил. Прежде времен Господь покарал грешников за жадность и блуд. Градобитие и голодомор, ни былинки не выросло.

Ни мужской брани, ни клику женскому, ни плачу младенческому Бог не внял, не смягчился.

Тогда вышла на голое поле белая сука, подняла голову, сказала прямо в небо:

- Что ж ты, Господи, делаешь? Не могу я Твоей доброты перенесть.

- Отчего не можешь? - спросил Бог.

- Очень есть хочу, - ответила белая сука и живот поджала - Хлебушка бы.

- А что ты мне дашь взамен? - спросил Бог.

- Душу бессмертную дам, - сказала белая сука.

- На, ешь, - сказал Бог и с неба бросил белой суке краюху - черствей кремня.

В тот же миг Бог вырвал у белой суки из-под ребер душу.

Белая сука взяла ломоть в зубы, но сама не ела, отнесла хозяину и хозяйке и перед ними положила.

Хозяйка размочила хлеб в кипятке, свернула из ситца рожок, накормила детей тюрей, белую суку похвалила. А раньше-то - что ни день била по голове.

И отпустил Бог грешникам великую вину. Плодитесь, ешьте собачью долю.

Но с тех пор Он отнял у скотов речь, чтоб не смели, души не имеющие, за хозяев молиться, Божье сердце истощать.

Так и повелось, едим собачий хлеб и благодарим.

А псы - белой суки дети, все сидят и в небо воют. Что ни день просят для нас хлеба насущного.

Кавалер на баб глянул - те умолкли и попятились. Он быстро подобрал кобелиный пирог из слякоти, сжевал вместе с уличной дрянью половину и прочь пошел. Зажал в кулаке объедок - сквозь пальцы выдавилась капустная начинка.

Еле успел свернуть на задворки мастерской, упал, скорчился, оперся на руку, дорогой воротник рванул. Полчаса душа горлом шла.

Мастеровой вышел на двор помочиться, промолчал - мало ли пьяных шляется.

Кавалер сам поднялся, по стенке. Ополоснул лицо и рот в конской колоде. Лихорадило.