Феликс Максимов - Все, кроме смерти

“Женюсь Тчк Стреляюсь Тчк.

В отдаленном сиреневом городке затянутая в корсет нимфа тысячу раз целует наклеенные строчки.

И отбивает в ответ:

“Твоя Тчк Жду Тчк Так”

Только на свадебной церемонии выясняется, что жених не тот и невеста не та - и она в белом тюле падает на руки папаше, а он курит одну за одной, думая, что за черт дернул его войти в здание главпочтамта. Осенняя астра погибает в бутоньерке. Свадебный торт разваливается под дождем на столе, накрытом в саду.

Годы идут. Каждый день нам приносят новую газету, иллюстрированные журналы для филателистов, котовладельцев, холостяков и маленьких девочек, рекламные вывески облепляют вычурные барочные фасады, баллон устаревших век назад братьев Монгольфье паря над городом обещает жителям “горячие бутерброды от Оливье за умеренные цены”.

Слова “Прекрасная Эпоха” появляются везде: на фирменных дамских лифах и аптечных пузырьках, на детских бутылочках и зеркальных куполах каруселей.

На бульварах пахнет жасмином и жареными каштанами.

Мальчишка скачет через ступеньку, размахивая бидоном, в кармане перешитых отцовских штанов треплется мелочь, впереди - очередь в керосиновую лавку и долгий летний день.

Дама в голубом шифоне трогает пухлым пальчиком ручку фонографа и трепетным сопрано произносит в неприятный черный раструб бессмертную фразу: “У Мэри был барашек. Маленький барашек был у Мэри”. И через несколько мгновений злокачественный аппарат повторяет эту нехитрую фразу с таким кошмарным шипением, кашлем и карканьем, что бедная дама три дня мучается мигренью и наотрез отказывается петь перед гостями.

В гастрономических магазинах на Ключевой улице начали продавать новомодные консервы - тяжеленные банки, которые приходилось открывать прямо за прилавком при помощи жуткого механизма, помеси гильотины, штопора и коловорота. Покупатели кидались на новинку и благоговейно тыкали вилками в содержимое монументальных банок - изредка вылавливая из несъедобного желе нечто похожее на плоскую сардинку без головы.

Но вскоре ангельский лик Прекрасной Эпохи с дьявольским коварством подмигнул ошарашенным жителям Империи.

Косым ливнем пронеслись первые убийственные слухи.

В подвале магазина Колониальных товаров “Шнеерович и сын” в среду была выкурена первая опиумная трубка.

В Университетском сквере, против театра Миниатюр открыт дансинг для золотой молодежи, где честные девушки отплясывают ночь напролет негритянский кекуок, чарльстон, и аргентинское танго с развязными хлыщами во фраках. И не просто так отплясывают - а с голыми плечами. В недопустимо. Постыдно. Позорно коротких платьях. Видна даже косточка на щиколотке.

Молодой поэт-новатор Бугай Гаевский вышел на Сенную площадь в чем мать родила, но с попугаем на плече, влез в фонтан и прочел в рупор свою абсурдную поэму “Крики позвоночника” и тут же предложил отправить на свалку истории Данте, Шекспира и свою квартирную хозяйку.

-А как же дамы?

- Рукоплескали.

- А городовой?

- Свистел.

Кошмар. Куда смотрит метрополия?

Но далекая столица - молчала и дремала, совершенно не обращая внимания на чудачества Прекрасной Эпохи.

Скача, как чертик на шарнирах, верхом на злой и толстой лошадке коротышка-Император принимал бесконечные военные парады.

“ЗДРАВЬ! ЖЕЛА! ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО”

“Как стоишь, м - мерзавец! Носки врозь! Нале - ево кру - гом! Марш! Запе - евай!”

Сапоги - хрум- хрум, манерка на заднице - бряк, флаг по ветру - хлоп.

Горничные из окон - ах!

Интеллигент-пацифист в поношенном пальтишке тихонько в воротник “о, мать!”,

Полицейский чин интеллигента за воротник - хвать!

Так проходят дни, ровные, как вылизанный метлами парадный плац.

Пусть метрополия играет в войну, которой никогда не будет.

Над Городом на Реке, подчиняясь прихотям воздушных потоков танцует золотой воздушный шарик, наполненный гелием.

Снизу - с береговых старинных стен грохает раскатистый пушечный залп - полдень.

Господа пьют и закусывают.

Десятилетний прогульщик сидит на корточках в подворотне и болтает в луже листки с переводными картинками. Такие клейкие многоцветные листки, “переводнушки”, продаются за пятак в любой писчебумажной лавке.

Отделяются от бумажной основы тоненькие изображения переводных картинок: паутинные парусные корабли, девочки в шляпках, играющие в серсо, ослики в венках, запряженные в цветочные арбы, виды Неаполя с дымящимся Везувием и рождественские ангелочки босиком в сугробе.

Прогульщик, не дыша, переносит их на кожаную крышку ранца, промокает ладонью и не видит как над его головой, в синеве, в белизне выстиранного белья на веревках невидимо для всех, мимо ангелов с крестами на шпилях, мимо речного черного гранита, мимо фонариков над парадными, мимо брандмауэрных кирпичных стен плывет удивительное время - эссенция нечестного счастья, век новорожденный и нервный, сероглазый двадцатый век.

+ + +

Май.

Большая Дворянская улица. Поздний вечер. С пьяных глаз россыпи звезд не складываются в созвездия.

Витрина Галантереи. Зеленые ставни. Вывеска бакалейной лавки. Окорок из папье-маше на цепке: “Гастрономiя”

Газовые фонари. Уютный свет под козырьками парадных подъездов. Тени поздних прохожих.

Ливень кончился, отогнало на юг облака. Бурая вода с городским мусором, винтом уходила в решетку водостока.

Колеса пролетки веером разбили лужу. Экипаж собственный - без “номера”, но с гербом.

На алых ювелирных подушках - два пассажира.

Оба похожи на персонажей рекламных афиш.

Первый, лощеный манекен из витрины е проспекта - иероглиф тушью на мелованной бумаге. В наличии - весь джентльменский набор, дитя Луны, аквариумный Левиафан. Паучьей тонкости кисти рук, высокий лоб, узкое гладкое лицо а ля Бердслей, безупречный костюм-тройка, цвета ванильного сахара, белые ломберные перчатки со стрелкой.

Английская тросточка между ног.

Глядя на него, можно легко представить, что существует особая декоративная порода людей, вроде бразильских бойцовых рыбок или пекинских собачек.

Второй - вылитая реклама молочного шоколада Эйнема: упитанный херувим, в нелепом бархатном блузоне с индюшачьим лиловым бантом, что наверное кажется ему страшно смелым штрихом. Румянец, ресницы, губки-бантиком, все это - оптом.

На недобром ухабе парочку подкидывает, коротко переглядываются и смеются.

Первый - сын генерал-губернатора Города, Альберт.

Второй - а черт его помнит… Никита? Мишель? Да, да, точно Мишель Вавельберг, папенька его, из старых немцев, держит банкирскую контору, пару лет назад отгрохал здание банка и доходный дом окнами на Проспект.

Альберт наклонился к спутнику и продолжает только что прерванный разговор.