Неизвестно - Дневники

— Этак и замерзнуть можно, дьяволы! А помирать мне не хочется. Мне тоже надо посмотреть, что с Гитлером сделают.

Стал читать вчера “Былое и думы”. Прочел половину первого тома и отложил. Не понравилось. Почему бы? — Думаю, анализирую себя. Злость раздражала. Книга написана говном, разве что, для разнообразия,— меду капнет. Сейчас требуется буколика, пус-

242

тяк, цветочки. Растрепанный том П.Лоти стоит 20 рублей,— без переплета. Герцен, под редакцией Лемке,— стоит на полках, никто и не спрашивает о цене. В библиотеке писателей спрос на Авсеенко, Маркевича, Потапенко, Сенкевича.

Тамара пишет: “На детей, выздоравливающих, в день выходит 250 рублей, а на нас — 30”. Да и как иначе — два яйца — сорок рублей, гранат — 50, и для бульона — куриные ножки. Ее телеграмма сегодня: “Мальчики поправляются, непрерывно требуют пищу”, видимо, все еще думает, что я не перевел денег.

Вечером приглашал Б.Ливанов. Идти холодно, и не идти холодно. Скорей всего, что пойду. Да и то,— надо же и поговорить с кем-нибудь. Правда, Ливанов будет жаловаться, что ему мало славы, денег, уважения... В той или иной мере все на это жалуются. И я в том числе,— да простится мне прегрешение мое!

17. [ I ]. Воскресенье.

Днем — разговор с Николаем Владимировичем. После трех рюмок он начинает рассказывать о 14-м годе. Досидел до 6-ти, а затем проводил меня к Бажану. Утром Ник[олаю] Владимировичу звонила Тамара: “Дети поправляются, но сердчишки ослабели и они еще лежат”. Сегодня из Ташкента выехала Таня, везет громоздкий багаж — надо спасать через “Гудок”. У Бажанов Антокольский читал поэму об умершем сыне, убитом недавно 244. Лицо похоже на маску, дергается, вытаращенные глаза, словно он не верит, что жив еще. Жена вяжет чулок. Она привыкла. Ему, конечно, легче оттого, что он высказался — сыну было 18 лет. Какой-то украинский писатель, бывший у Бажана, говорит, что с последней подводной лодкой, пришедшей в Севастополь, привезли бочку пива и фильм “Пархоменко”. Смотрели фильм в подземелье и будто бы, просмотрев, велели передать мне привет и поцелуй. Врет, наверное, насчет поцелуя и привета. Но, как бы то ни было, мы расцеловались.

Великая радость: добивают две немецкие дивизии под Сталинградом. Пожалуй, это первая,— бесспорная,— победа над немцами за все время войны, исключая, ясно, поражения их под Москвой.

Однако очереди говорят не о победе, а о том, что “ничего не объявляют” по карточкам.

243

18. [ I ]. Понедельник.

Сидел дома, всунув ноги в мешок. В руки попался “Разоблаченный Стендаль” П.Мериме, преподнесенный этим дураком Виноградовым 245со страшно таинственным видом. Вздор какой-то!

Писал первую главу “Сокровищ”, затем, вместе с Мишей Левиным, хохоча, придумывали злодея для романа. Придумали забавно.

19. [ I ]. Вторник, 20. [ I ]. Среда.

Два дня сидел и писал статьи. 19-ого статью о Ленинградском прорыве, которая сегодня и напечатана; 20-го — две статьи: одну для “Гудка”, другую для “Известий” — обе о Ленине. Что получилось, не знаю, но за сегодняшнюю — хвалили 246. Я думал, не почеркали, посмотрел — наиболее важное для меня и для ценности статьи — вычеркнуто. Сегодня получил повестку — явиться на переосвидетельствование. Уж и вояка! Вечерком, утомленный писанием, пошел отдохнуть к Федину. Сидели, выпили по рюмке, я рассказал ему о своей пьесе, он похохотал, повосхищался, сказал что я — Гофман, помноженный на Чехова, затем оба выразили сожаление, что сейчас обществу не до серьезной литературы,— и пошли спать. Костя пожаловался, что у него чудовищные расходы, но на столе все-таки стояло масло. Все-таки мои расходы почудовищней, потому что я масла купить не могу. Денег нет. А добывать деньги статьями, это все равно, что, извините,— ... масло сбивать! Он говорил забавные вещи. Оказывается: есть термин — “Вульгарный интернационализм” — это преобладание евреев в нашей культурной работе. Так их надо выжимать? А как? — И кем их заменят? Скажем, еврей Лидин хорошо пишет и от имени русского народа и, главное, безропотно соглашается на все. У нас же,— если взять по-настоящему талантливого,— из русских,— не у каждого выйдет, а затем, главное, не хватит упорства кричать и отстаивать свои позиции. Например, мой роман, с которым я страдаю. Не думаю, чтоб Эренбург или кто-либо по положению, равный мне, согласился бы так тихо и безропотно умертвить роман, как это сделал я? — История с романом все-таки продолжает меня злить. Черт знает, что такое!

21. [ I ].Четверг.

Письмо к Сталину по поводу романа. Написал, что думал — не важно, что не напечатан мой роман,— мало ли у меня ненапеча-

244

тайного? — А важно, что подобные действия издателей и редакторов лишают нас, русских романистов, возможности создавать русский роман и выйти с ним на международную арену. Отправил письмо — и задумался, и задумавшись, впал в некое уныние. Может, и не стоило писать, отнимать время у Сталина? Но, с другой стороны, я ведь не предлагаю читать ему моего романа, не прошу его позаботиться о печатании, а сигнализирую о бедствии литературы, на которое, с моей точки зрения, не обращают внимания. Впрочем, вряд ли Сталин обратит внимание на это письмо, и вряд ли оно попадет ему в такие грозные, для нашего государства, дни.

Морозы несколько спали. Пошел прогуляться. Занес Мане 150 грамм конфет, полученных по карточке. Анна Павловна с радостью показала 400 грамм масла, купленного на базаре за 350 рублей. За такие же деньги я купил вчера 29 томов “Нового Энциклопедического словаря”, т.е. за 400 грамм масла. Прогресс большой.— Осенью прошлого года я купил для Комы словарь “Просвещение” 20 т. в Ташкенте, за 200 руб.,— тогда на эти деньги там можно было купить кило масла.

22. [ I ]. Пятница.

Три недели мои знакомые, редакция “Известий” звонили в бюро повреждений, чтобы заставить работать мой телефон (от меня — можно, ко мне — нельзя). Безрезультатно. Вчера зашла позвонить жена Гоффеншеффера 247,— очень обрадованная тем, что потеряла 2,5 пуда. Она искала по телефону знакомого монтера — ей надо поправить свой. Я рассказал ей свою беду. “Я попрошу его зайти к вам”,— сказала она. Монтер зашел, провозился пять минут,— и был очень доволен, когда я ему дал 30 руб. Телефон работает.

На улице 30°. Сижу дома. Зажег электрический камин,— не помогает.

23. [ I ]. Суббота.

Опять сидел дома. Читал странную книжку, называемую “Социология” — П. Сорокина. Я бы назвал ее лучше — “как строить роман”, т.е. как найти схему, посредством которой можно было бы столкнуть разных людей. Мне кажется, иной ценности эта кни-