Неизвестно - Якушев Люди на корточках

Точно смерч пронесся через мозг Стеблицкого, и душа Олега Петровича как бы очутилась посреди настоящей пустыни —глухое карпухинское небо и плоский серый песок —разве что пара пробок от шампанского оживляла этот марсианский пейзаж, муторно белея среди холодного праха. и ровный женский голос:

—Вы приворожили меня. Не знаю, как это вам удалось, но запомните —избавьте меня от ваших слюнявых признаний в любви! Я для вас —дорогая женщина. В прямом смысле дорогая. И подумайте, что вы сумеете мне дать?

Олег Петрович растерялся. Тон ее становился все более назидательным, и все надменнее делалось выражение лица —едва ли не до той крайней степени, когда надменность плавно переходит в глупость. Гостья явно наслаждалась замешательством Стеблицкого и продолжала посвящать его в начатки женской психологии с той авторитетной снисходительностью, с какой обычно русский технический интеллигент посвящает покорных родственников из провинции в тайны мирового еврейского заговора.

Стороннему наблюдателю тут, пожалуй, пришло бы в голову, что все это чепуха, и женщина просто мстит имеющему над ней неограниченную власть Стеблицкому. Мстит как может, а именно —языком. Бедный же Олег Петрович, знаток языка русского, неискушенный в тонкостях языка женского, терялся все более.

—Да я, да я, —поперхнувшись, вскричал он. —Я, знаете, что могу? Я все могу! -инстинктивно он даже приподнялся на носках и распрямил позвоночник, стараясь произвести впечатление повнушительнее.

Королева ничего не сказала и лишь сложила губы в презрительную гримасу. Олег Петрович еще секунду постоял на носках и вдруг бросился в спальню. Бледнея и краснея попеременно, он натянул спасительный скафандр и потребовал немедленной капитуляции.

Поразительное зрелище являл собой Олег Петрович в эту минуту! В грязном не по размеру пиджаке он восседал на смятом ложе в позе, преисполненной покорности и надежды, с отрешенным лицом, обращенным к одинокому кактусу на подоконнике, под которым земля в горшочке уже окаменела и пошла трещинами, и был Олег Петрович похож в эту

минуту на язычника, на мексиканского пеона, выпрашивающего у древних жестоких богов немного дождя.

Боги снизошли. Краем глаза Стеблицкий заметил движение в соседней комнате, поспешно выскользнул из пиджака и вернулся к гостье.

Кожаное пальто было брошено на спинку кресла, а сама Королева в задумчивости стояла перед старым шкафом. На ней было облегающее бордовое платье, прихотливо искромсанное внизу тысячей волнующих разрезов, точно хозяйка его пробивалась сквозь колючий кустарник, спасаясь от распаленных дикарей.

Олег Петрович не мог оторвать от этих разрезов взгляда. Но тут он услышал скрип дверцы и удивленный голос:

— Что это?

Олег Петрович облизнул пересохшие губы. Королева держала в руках искусно сшитую, но слегка запыленную тряпичную куклу. Это был Пушкин —в щегольском черном сюртучке, с кудрявой каракулевой головой, он беспомощно болтался в розовых женских пальчиках и грустно косил глазом-пуговицей в сторону Стеблицкого, словно хотел сказать знаменитое: “Да так как-то все, брат!”

—Ой, как прелесть! —воскликнула Королева и посмотрела на Стеблицкого широко распахнутыми глазами, искренне посмотрела, хорошо —так что он даже замер от предвкушения: “Действует!!”

—Прелесть! —окончательно решила Королева и, вручив Стеблицкому печального Пушкина, извлекла из шкафа следующую куклу, кажется, это был буратино.

— Это мы... с мамой... — смущенно пробормотал Олег Петрович. — В детстве... Вот... — он повертел куклу в руках, недоумевая, что с ней делать дальше. “Действует!” — билось в висках.

— Фу, какая пыль! — вдруг сказала Королева и выпустила Буратино из рук.

Стеблицкий, завертевшись ужом, швырнул Пушкина на кушетку, метнулся к столу, схватил бутылку, налил вина и тут же побежал к проигрывателю.

— Музычку? — фальшивым голосом пропел он и, не глядя, поставил какую-то пластинку.

Стереоколонки шумно выдохнули, затрещали, зашипели, а потом огласили помещение громоподобным органным аккордом. Королева вздрогнула и зажала уши. Суровый холодный звук органа вторгся в жалкую квартирку Стеблицкого, будто айсберг, проломивший острым краем бетонную стену. Олег Петрович был ошеломлен. Он как-то не подумал о некоторой мрачности своей коллекции.

—У нас что —похороны? —недовольно сказала Королева, когда Олег Петрович сообразил выключить звук. —Вы в самом деле ненормальный. Слушаете какую-то муру, играете в куклы... Где ваша кровать?

И, не дожидаясь ответа, она решительно направилась в спальню, надрывая на ходу “молнию” на платье, перешагнула через него, когда оно упало —и все это запросто, буднично, точно никакого Олега Петровича и не было в природе.

Становилось жарко. Пиджак несомненно действовал, но действовал, как и было заказано, на женщину. Бедный Олег Петрович вдруг осознал, что сам-то он не готов. Одно дело -мечты, сновиденья, тайные желания, но что делать с настоящим женским телом, таким чужим, таким живым, таким реальным, как какое-нибудь яблоко?! Что делать с ним, пахнущим чужой кожей, потом, духами, дышащим, движущимся, говорящим?! Даже призвав на помощь весь опыт прожитых лет, всю информацию, выхваченную из мужских разговоров, почерпнутую из газеты “СПИД-инфо”, Олег Петрович не мог с уверенностью сказать, будто знает, что делать.

Он понял, что пропал. Последние дни, как бесконечную матрешку, Стеблицкий взмывал кошмар за кошмаром, отбрасывая мертвую хрустящую оболочку, но внутри оказывался следующий кошмар, а в нем — следующий, и конца этому не было видно.

“Пиджак” — озарило Стеблицкого. — Сделать все, как прежде. Не хочу! Ничего не хочу!”

Он вбежал в спальню. Увы, пиджак уже был сброшен гостьей за кровать, которая была теперь заполнена ее чужим обнаженным телом. Комната плыла у Стеблицкого перед глазами. Вожделение, стыд и страх бурлили в нем, разум мутился, все опять казалось сном.

— Что же вы? — раздраженно сказала Королева. — Раздевайтесь.

Он добросовестно разделся, нервно почесал спину, бочком шагнул к постели.

— Э-э, нет, дорогой, — с хищной усмешкой возразила ослепительно голая Королева. — Только с презервативом!

— Но... — опешил Олег Петрович.

Она брезгливо раздула ноздри.

— У меня в сумочке...

Голый и безумный, он выскочил из спальни, вскрыл, как экзотическую раковину, сумочку и долго рылся среди помад, денежных купюр, ярких коробочек и прочего хлама, холодея от предчувствия, что не сумеет в этом наборе вычленить искомый предмет. Однако усилия его были не напрасны, и он вернулся к партнерше с торжеством и обреченностью античного грека, несущего весть о победе под Марафоном.