Неизвестно - Шелест Да не судимы будете

После окончания войны с турками и освобождения Болгарии отец оставался в Болгарии еще 16 лет — обучал, как он гово­рил, «болгарских ополченцев» — там создавалась болгарская армия.

Спустя несколько десятков лет после смерти отца мне посча­стливилось несколько раз побьгоать в Болгарии, и каждый раз я с замиранием сердца смотрел многочисленные памятники в честь русского солдата-освободителя. Неоднократно я бывал в исторических музеях Болгарии, где ярко отражены дружба и боевое сотрудничество болгар и русских. Видел документы, которые говорили о создании болгарского ополчения, и заслуги в этом русского офицера и солдата. Посещая Плевну, Шипку, смотря на бюсты генералов Скобелева и Гурко, я каждый раз вспоминал рассказы отца о Болгарии, болгарском народе, об освободительной миссии русского солдата. И мне казалось, что на болгарской земле я слышал голос своего отца — теперь уже как взрослый я вел с ним разговор на равных. И каждый раз, вспоминая мужество и геройство русского солдата в освобожде­нии болгарского народа из-под турецкого ига, я вспоминаю своего отца и горжусь им как героем русско-турецкой войны. Отец «дослужился» до воинского звания унтер-офицера, прослу­жив в царской армии более 20 лет. Это была большая, много­летняя, суровая и трудная школа жизни, оставившая свой отпе­чаток на всю жизнь.

Отец наш был простой как человек и гордый как солдат, дисциплинированный, собранный и обязательный. Суров и мя­гок, доброжелателен к людям, требователен и справедлив. Трудолюбивый и заботливый, доверчивый и разборчивый, мне казалось, что он во всем проявляет смелость, находчивость, осмотрительность, осторожность, бдительность и неподкуп­ность.

На селе у нас было несколько фамилий Шелест, и каждая носила уличную кличку. Какой Шелест? Следовал ответ: са­пожник, музык1ант, машинист, печник, портной, плотник, ры­бак, кондуктор, телеграфист и т. д. Но когда речь заходила о нашей фамилии, то говорили: «Шелест — Георгиевский ун- тер-офицер». Отец гордился этим, а мы, малыши, почему-то обижались, очевидно, не понимая до конца смысла и содержа­ния слов «унтер-офицер» да еще «Георгие^аский». Отец наш имел огромный авторитет, и не только среди односельчан, а и во всей округе. Его уважали и побаивались даже урядники и старшины. Стар и мал с отцом первыми здоровались: «Доб­рый день, Ефим Дмитриевич», и он почти неизменно старому и малому отвечал по-строевому: «Здравия желаю». Георгие­вские кресты отец надевал только по особо торжественным случаям, праздникам, когда происходил сход села. Отцу неодно­кратно предлагали занять какую-нибудь административную должность в селе, но он каждый раз отказЬхвался от этого «почета».

На сходках вокруг него группировались люди, в какой-то мере оппозиционно настроенные против местных властей. Осо­бенно его уважала и благоволила к нему молодежь. За Георгие- вскйе кресты отец получал какое-то вознаграждение, это было большим экономическим подспорьем для нашей семьи и скудно­го отцовского хозяйства. Еще в дошкольные годы я хорошо помню, как на полученные деньги «за кресты» отец закупил лес в Мохначиских лесах, и мужики зимой на санях перевозили лес в деревню. Весной лес распилили, а к осени уже была построена хорошая изба в пять окон. Впоследствии этот дом в голодном 1921 году был обменян на какую-то завалюху с придачей 12 пудов пшеницы. Это было сделано, чтобы семья не погибла от голода. Но и это не спасло положения: семья не доедала в 21-м, а уж в 1922 году голодала страшно.

Шести лет, в 1913 году, я пошел в школу. Отцу и матери так хотелось, чтобы это случилось скорее, в особенности матери, очевидно, потому, что она сама была неграмотной, и ей хоте­лось, чтобы я пораньше научился грамоте — не упускал бы зря время. Школа от нашего дома была где-то в двух верстах, мне не составляло труда ходить туда. В школу я пошел с большой охотой и к ней был неплохо подготовлен — мог читать и счи­тать. Четырехлетняя школа наша называлась «земской» з. Это было хорошее одноэтажное кирпичное здание, покрытое оцин­кованным железом. В школе были четыре классные комнаты, просторные, с отличным освещением, учительская комната, кабинет природоведения, кабинет директора школы. При шко­ле были хорошие квартиры для учителей, огород гектара на 2,5—3, на котором мы, учащиеся школы, под руководством учителей и сторожа школы — отставного солдата Зарубы про­водили все полевые работы. Вот это и была наша трудовая практика. Были надворные постройки: хороший сарай для хра­нения сельхозинвентаря, дров и угля для отопления школы. Во дворе школы находился колодец питьевой воды с ручным насо­сом. Всю территорию школы ограждал добротный забор, а хо­зяйство содержалось в образцовом порядке. И это при одном стороже-завхозе и одной уборщице. Тогда не возникало вопроса о нашем трудовом воспитании — ведь мы в эти годы в меру своих сил трудились дома и в школе, и это было законом.

Состав школьников по возрасту был довольно разношер­стный: от таких, как я, первоклассников, до великовозрастных «дядь». Были ребята, которым исполнилось 15—16 лет. Некото­рые из них «просиживали» в одном классе по 1—2 года сверх установленного срока. Они-то, «великовозрастные», и верхово­дили над нами, малышами, часто измывались, а боялись только сторожа школы, ибо он им не давал никакого спуска.

Коллектив учителей был очень хороший, среди них несколь­ко молодых девушек-учительниц. В особенности две из них, сестры Наташа и Юлия, выделялись своей красотой, душевно относились к нам, малышам, сельским ребятишкам. Мы их просто любили как старших сестер.

Среди учительского состава и его школьного совета был и поп — отец Тихон, который преподавал нам Закон Божий. Под его руководством мы всем классом исполн5ши божествен­ное песнопение, в том числе и «Боже царя храни». Отец Тихон в школе имел большое и особое влияние, ибо в те дни, когда он появился в школе, все учителя к его приходу, вернее говоря, приезду — он всегда приезжал на пролетке с кучером,— усерд­но готовились. Отца Тихона все побаивались, и на школьном совете и при переводных экзаменах из класса в класс он имел решающее слово.

Поп был еще молод, лет 30—35, строг и требователен к нам. За незнание или даже за недостаточное знание урока Закона Божьего или молитвенника он беспощадно наказывал учеников: бил квадратной линейкой по пальцам рук, по лбу, мог ударить церковным ключом или дать такой щелчок, что искры из глаз сыпались. Не один раз перепадало и мне от отца Тихона, хотя я и учился прилежно, в том числе и Закону Божьему.

Мы все очень боялись попа. Когда он наказывал школьника, то приговаривал: «Балда Божья». Мы, в особенности постарше нас школьники его между собой называли: «Поп — балда Ти­хон^: