Неизвестно - Яковлев А. Сумерки

Да, службы КГБ работали четко и для «человека из наро­да», и с самим народом. Знаю это по себе. Как только меня избрали в ПБ, домой меня увезла уже другая машина вместе с охраной, но как только Горбачев принял мою отставку, ма­шину отобрали сразу же, а освободить дачу велели к 11 ча­сам утра следующего дня.

Размышляя о фигуре Андропова, хочу затронуть и пробле­му, которая особенно болезненна для меня, проблему нацио­нализма. Время от времени мы, в отделе пропаганды, собира­ли письма о местном национализме и направляли их руко­водству партии. Равно как и сигналы о шовинистических действиях и высокомерном поведении русских чиновников в национальных республиках. У меня сложилось впечатление, что Андропов видел опасность великодержавного шовинизма и местного национализма. В то же время проблема национа­лизма ловко использовалась КГБ на международной арене. Например, в афганской авантюре. Андропов пугал Политбю­ро тем, что США намерены перебазироваться из Ирана в Афганистан. В этом случае перевооруженная афганская ар­мия тут же начнет провокации на наших границах, исполь­зуя националистические настроения и мусульманский фак­тор в южных регионах Советского Союза. «Последствия такого поворота трудно себе представить», — писал Андро­пов. Республики Средней Азии и Азербайджан удержать в составе СССР будет невозможно. Андропов утверждал, что необходимо срочное противодействие американским планам проникновения в Афганистан. Срочно распространили вер­сию, что Амин — агент ЦРУ, завербованный путем шантажа из-за своих гомосексуальных наклонностей. Постоянным ку­ратором афганской авантюры оказался Крючков. Он регу­лярно ездил туда, включая и горбачевское время, всячески затягивал агонию войны, докладывая руководству страны «об успехах» кабульских марионеток в борьбе с американ­скими «наймитами».

Война в Афганистане позволила Андропову начать новый виток политических преследований. Андрея Сахарова на­сильственно высылают в закрытый для иностранцев Горь­кий. Прокатилась волна арестов, таинственных убийств. Закрутилось дело «семьи Брежнева», прежде всего связан­ное с дочерью Галиной. Нет нужды объяснять, чей приказ выполняли чекисты. А еще совсем недавно Андропов распро­странял другую версию. Однажды, еще будучи послом в Ка­наде, я во время отпуска попросился на прием к нему — согласовать смену его работников. Кадровые вопросы были решены быстро. Вдруг он вспомнил мою статью «Против ан­тиисторизма», из-за которой я был отправлен в Канаду. Юрий Владимирович сообщил, что КГБ арестовал одного из журналистов, проповедующего шовинизм и антисемитизм. Я критиковал его в своей статье. Напоминание о статье зву­чало как ее поддержка. В свою очередь я затронул проблему общественных наук, творческое начало которых задавлено догматизмом. Упомянул, что наиболее активным охраните­лем воинствующего догматизма является Сергей Трапезни­ков — заведующий отделом науки ЦК. Андропов слушал ме­ня сочувственно, имя этого чиновника было у всех на слуху, но промолчал. Трапезников был близок к Брежневу. Саму те­му об общественных науках я затронул по подсказке моих друзей — академиков Арбатова и Иноземцева, учитывал так­же, что в то время Андропов числился «прогрессистом».

Затем в беседе Андропов произнес озадачившую меня ти­раду: «Что-то уж слишком разговорился служивый люд. Бол­тают много. Например, распространяют сплетни о семье Леонида Ильича, особенно о дочери Галине. Говорят о взят­ках, коррупции, пьянстве сына Юрия. Все это ложь». Конеч­но, Андропов лукавил, но я терялся в догадках, зачем этот разговор он затеял именно со мной. То ли на что-то намекал, то ли хотел испытать меня на реакцию, то ли еще что-то. Только потом понял, откуда прилетела эта сорока. Дело в том, что во время завтрака с Олегом Табаковым, посетившим Канаду, я услышал от него историю о бриллиантах, связан­ную с брежневской семьей. Беседа была с глазу на глаз, но состоялась в помещении нашего консульства в Монреале. Контроль за служивым людом и всеми остальными был то­тальным, а при Андропове еще больше ужесточился. Подслу­шали и доложили.

Вскоре случилось непереносимое для Брежнева: умер Суслов. Де-факто главный человек в партии. С его смертью равноценного противовеса Андропову не оказалось. Партно­менклатура потеряла самого могучего своего защитника. Но для Андропова наступил звездный час. Он медленно, но не­уклонно идет к своей цели. В считанные недели становится фактическим хозяином в Политбюро. Рядом с ним — Горба­чев. Мощный тандем. Нет сомнения, что Андропов и Горба­чев были на голову выше остальных старцев. И с полуслова понимая друг друга, начали готовиться к чистке номенклату­ры на всех уровнях. Но осторожность сдерживала — Бреж­нев был еще жив, хотя вся власть была в руках Андропова: большевики и чекисты как бы слились в одном порыве. Че­кистское ЦК и большевистское ЧК откровенно ликовали, что наконец-то к ним переходит полный контроль над страной. Сбывается и мечта Ленина: каждый чекист — коммунист, а каждый коммунист — чекист.

По канадскому телевидению показали, и не один раз, три­буну Мавзолея в день 7 ноября 1982 года. Там стояли старцы, а среди них совсем немощный человек. Его упорно показы­вали крупным планом — безжизненный и бессмысленный взгляд беспредельно уставшего человека. Тяжело дышит, еле поднимает руку, еле стоит. Было видно, что дни его сочтены. Комментаторы ехидничали, а мне было жаль этого человека. Так и хотелось крикнуть окружавшим его вершителям судеб страны: «Ну что же вы его мучаете? Отпустите, ради Бога, на покой».

Молва гласит, что с трибуны его уводил Андропов. Через три дня Брежнева не стало. О его смерти я узнал вовсе не из телеграммы МИДа, как это принято в нормальных государст­вах, в которых посол — во всех отношениях посол. Сижу ве­чером в сауне. Стук в дверь. Входит офицер по безопасности Балашов в зимнем пальто и шапке, извиняется за вторжение, но говорит, что дело срочное. Ну, думаю, опять кто-то сбежал или кого-то высылают за шпионаж. Посетитель был взволно­ван, лицо бледное. Наклонился к моему уху и шепчет:

— Брежнев умер.

— Но почему же вы шепотом говорите, ведь он же умер?

— Страшно как-то.

— Почему? Ведь сейчас к власти придет ваш начальник.

Он посмотрел на меня удивленно, повеселел и откланялся.

Посольство получило телеграмму о смерти Брежнева только утром, когда об этом уже говорили по всем международным каналам телевидения и радио. И снова вопрос — у кого была реальная власть? Сообщения о всех важнейших событиях в стране первыми получали работники КГБ, а потом уже чи­новники МИДа. Иногда в телеграммах «соседям», как назы­вали разведчиков, стояли унизительные слова: «ознакомьте посла».