Мейбл Коллинз - Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Благодаря внимательному изученію гладкихъ пугавшихъ меня, стѣнъ, я замѣтилъ, когда мы стали подходить къ ней, небольшую дверь, стоявшую подъ прямымъ угломъ къ двери капища. Не будь мое вниманіе такъ напряжено, я бы и не примѣтилъ ея, такъ былъ густъ мракъ на этомъ концѣ прохода въ сравненіи съ яркимъ солнечнымъ свѣтомъ на другомъ. Какъ я ужъ сказалъ, дверь была подъ прямымъ угломъ къ стѣнамъ святилища, совсѣмъ рядомъ съ его дверью, но въ боковой стѣнѣ коридора. Мы приблизились къ ней. Теперь мнѣ казалось, что я шелъ помимо своей воли, потому что, располагай я собой, я-бы направилъ шаги назадъ, туда, гдѣ ярко сіяло солнце, украшавшее міръ цвѣтами и дѣлавшее жизнь прекрасною дѣйствительностью, а не безобразнымъ, невообразимымъ кошмаромъ!

Мы подошли къ этой двери, Агмахдъ остановился и приложилъ къ ней руку, затѣмъ онъ обернулся и, глядя на меня, промолвилъ своимъ ровнымъ, спокойнымъ голосомъ: „Не бойся: это святилище — центръ нашей обители, и его близкаго сосѣдства достаточно, чтобы исполнить насъ силы“.

Повторилось то-же самое, что произошло въ аллеѣ при моей первой встрѣчѣ съ Агмахдомъ, когда голосъ его старался внушить мнѣ бодрость: и я съ усиліемъ поднялъ глаза и взглянулъ на него, думая найти на красивомъ лицѣ то поощреніе, которое мнѣ слышалось въ тонѣ голоса. Но его тамъ не было; на меня спокойно, невозмутимо смотрѣли его голубые глаза, какъ всегда безжалостные, неподвижные; и въ одно мгновеніе душа моя, пораженная ужасомъ, ясно прочла въ нихъ всю жестокость хищнаго звѣря. Онъ отвернулся отъ меня, отперъ дверь и прошелъ первый, держа ее открытой, чтобы пропустить и меня; и я послѣдовалъ за нимъ, да, хотя мнѣ показалось, что ноги подо мной подкашиваются, и я проваливаюсь въ пропасть.

Мы очутились въ комнатѣ съ низкимъ потолкомъ, которая освѣщалась широкимъ окномъ, продѣланнымъ высоко въ стѣнѣ; она была вся задрапирована дорогими тканями и увѣшана красивыми занавѣсями; вдоль стѣны стояло низкое ложе. При взглядѣ на него я вздрогнулъ: самъ не знаю, почему мнѣ тотчасъ-же пришло на умъ, что это — то самое, на которомъ я спалъ въ прошлую ночь. Я не могъ глазъ отвести отъ него; а между тѣмъ, комната была роскошно убрана, и въ ней было немало красивыхъ вещей, на которыя стоило-бы посмотрѣть. Но я съ замираніемъ сердца спрашивалъ себя, зачѣмъ перенесли это ложе изъ кельи, въ которой я провелъ предыдущую ночь; я смотрѣлъ на него и терялся въ догадкахъ… Вдругъ, я замѣтилъ, что кругомъ стояла глубокая, полная тишина, и меня охватило чувство одиночества; я быстро обернулся, сильно встревоженный. Да, его не было! Онъ ушелъ, страшный жрецъ Агмахдъ ушелъ, не прибавивши ни слова, и оставилъ меня одного. Что это значило? Я подошелъ къ двери и дернулъ ее; но оказалось, что она была не только закрытой, а даже запертой на замокъ: я былъ узникомъ.

За что?

Я обвелъ глазами толстыя каменныя стѣны, взглянулъ на высокое окно, вспомнилъ о близкомъ сосѣдствѣ святилища и бросился на ложе, закрывъ лицо руками…

Думаю, что пролежалъ такъ нѣсколько часовъ. Я не смѣлъ встать, не смѣлъ произвести ни малѣйшаго шума. Мнѣ не къ кому было апеллировать, кромѣ какъ къ безжалостнымъ голубымъ глазамъ жреца Агмахда; и я лежалъ на своемъ ложѣ, плотно зажмуривъ глаза, не смѣя разглядывать своей тюрьмы, молясь только объ одномъ, чтобы никогда не настала ночь. Пока была лишь ранняя пора дня, — въ этомъ я былъ увѣренъ, хотя и не зналъ, сколько времени провелъ въ саду съ Себуа — солнце стояло высоко на небѣ, и свѣтъ его лился въ мою келью черезъ широкое окно. На это я обратилъ вниманіе только тогда, когда, по прошествіи долгаго времени, я вдругъ обернулся и съ безпокойствомъ оглядѣлъ комнату: мнѣ почудилось, что въ ней кто-то есть. Но никого не было, развѣ кто-нибудь спрятался за занавѣси. Нѣтъ, я былъ одинъ. Я успокоился и взглянулъ вверхъ, на окно, которое яркій солнечный свѣтъ превратилъ въ нѣчто великолѣпное. И тутъ только я ясно сталъ сознавать, что есть еще въ мірѣ солнце, и что самъ я, несмотря на недавніе ужасы, пережитые мной, — небольше, какъ мальчикъ, и притомъ большой любитель солнечнаго сіянія.

Свѣтъ въ окнѣ все сильнѣе привлекалъ меня, и мнѣ, наконецъ, захотѣлось взобраться на окно и выглянуть изъ него. Я не могу теперь отдать себѣ отчета во внезапномъ порывѣ, возбудившемъ во мнѣ такое страстное желаніе привести въ исполненіе задуманную затѣю, какъ не могу объяснить происхожденія пытливыхъ и упорно приводимыхъ въ исполненіе замысловъ, возникаюшихъ въ мозгу большинства мальчиковъ. Какъ-бы то ни было, я всталъ; теперь, когда у меня было въ виду ребяческое предпріятіе, достаточно соблазнительное, чтобы поглотить все мое вниманіе, я отбросилъ всякій страхъ передъ окружавшею меня таинственностью. Стѣна была совершенно гладкая; но я сообразилъ, что, стоя на столѣ, находившемся какъ разъ подъ окномъ, мнѣ можно будетъ достать руками до подоконника, а на нихъ уже подняться настолько, чтобы выглянуть изъ окна. Я вскарабкался на столъ; но все-таки едва касался подоконника вытянутыми руками. Вѣроятно, эта часть моей затѣи въ особенности и привлекала меня, потому что кромѣ храмоваго сада я ничего не ожидалъ увидѣть. Въ томъ, что представилось моимъ взорамъ не было ничего поразительнаго, но этого было достаточно, чтобы умѣрить мое удовольствіе. Сада здѣсь не было, окно выходило на небольшой квадратный участокъ земли, окруженный высокими, бѣлыми стѣнами, очевидно, не внѣшними, а внутренними, такъ какъ онѣ были совершенно гладки, безъ всякихъ украшеній; со всѣхъ сторонъ виднѣлись крыши и колонны, изъ чего я заключилъ, что этотъ клочекъ земли находится въ самомъ центрѣ огромныхъ зданій. Кругомъ не было слѣдовъ другихъ оконъ, кромѣ моего.

Въ это время послышался слабый шумъ въ комнатѣ. Я быстро опустился на столъ и въ сильномъ смущеніи оглядѣлъ комнату. Звукъ, казалось, исходилъ изъ-за тяжелой занавѣси, на половину закрывавшей одну изъ стѣнъ. Я стоялъ, затаивъ дыханіе; несмотря на то, что былъ только полдень, и солнце ярко сіяло, меня все-же взяла оторопь при мысли о томъ, что можетъ произойти нѣчто ужасное. Мнѣ не приходило на умъ, что въ комнатѣ могъ быть другой входъ, кромѣ того, черезъ который я самъ вошелъ, а потому и не смѣлъ разсчитывать на присутствіе реальнаго существа. Однако, опасенія мои скоро разсѣялись: занавѣсь была нѣсколько отброшена въ сторону, и послушникъ въ черномъ одѣяніи, крадучись, вышелъ изъ-за ея прикрытія. Я никогда еще не встрѣчался съ съ нимъ, и манеры его удивили меня, хотя я не испугался, такъ какъ онъ держалъ въ рукѣ великолѣпный экземпляръ царственнаго бѣлаго лотоса. Я соскочилъ со стола и бросился къ нему, не спуская глазъ съ цвѣтка: когда я очутился около него, онъ проговорилъ очень тихо, скороговоркой: