Неизвестно - Разумихин Трое из сумы

Она воспроизводит одну из рабочих записей писателя Владимира Коробова, которых, вместе с замыслами, задумками, сюжетами и начинаниями осталось превеликое множество среди его бумаг:

«Случайностей нет. Принимай всё в этой жизни и собственной судьбе, если не с благодарностью, то со смирением и как своего рода знак (даже в «ужасе» и «несчастье» есть свой тайный и явный смысл и урок). Не отдаваться этой – внешней и бестолковой жизни, а всегда помнить о той – главной: глубинной, внутренней, духовной».

Вот и я вслед за его дочерью говорю: «Если бы он переждал…» При всех издержках он сохраняется в моей памяти как добрый человек и интересный литератор.

…В самом сюжете моих воспоминаний, мне кажется, уже видна типичная судьба критиков моего поколения. Они все входили в литературу и взрастали в атмосфере непрекращающейся борьбы «наших» и «не наших» – уже вовсю тогда были в ходу термины «почвенники» и «западники», «консерваторы» и «либералы», «патриоты» и «демократы».

На знамени одних читались, можно сказать, классические слова: «К чему стадам дары свободы?..» Они шли в бой за народность, патриотизм и отечество. Другие ратовали за права человека, провозглашали приоритет гуманизма и общечеловеческих ценностей, сожалели об утрате интеллигентности, позволяя себе поступать по отношению к противникам совсем даже не интеллигентно.

Зачастую меж ними была не полемика, а осознанная война, на которой все средства хороши, от внутренней рецензии, которая лишала возможности издания, до «открытого письма» в газете или прямого доноса в ЦК КПСС. В условиях партийной диктатуры эта война шла не столько даже между собой, сколько за одобрение со стороны партийной номенклатуры. И те и другие в разных формах выступали с позиции ревнителей чистоты коммунистических лозунгов. Иных практически не существовало. А если порой какие и возникали, то имели право произноситься лишь со скамьи подсудимых или уже в эмиграции.

В частых разговорах, устных и письменных, о событиях в писательской среде многими старшими критиками делался упор на «национальном» аспекте всевозможных конфликтов и противостояний. И молодые не могли не впитывать в себя этот настрой, не могли отвернуться и не замечать его. Да и попробуй тут не заметить, когда чёрным по белому, например, писалось, что Исаак Бабель не просто русский писатель, а, что называется, – «русский из русских». Тогда как о Василии Белове или Валентине Распутине следовало говорить, что они писатели исключительно советские и что подчёркивать их русскость вовсе не к чему.

Надо ли удивляться, что в таких условиях «национальный» аспект порой принимал самые причудливые очертания: от грубой русофобии и столь же откровенного антисемитизма до почти анекдотических ситуаций. В своём саратовском университете я с ним сталкивался в самой малой форме. В среде саратовских писателей эта тема всплывала уже куда чаще. Однако к моменту переезда в Москву некоторую «прививку от бешенства» я получил от своего университетского учителя Олега Ивановича Ильина, который однажды в разговоре у себя дома обозначил своё отношение к этому аспекту: «Саша-Шурик, раз уж ты всерьёз идёшь в литературу, скажу тебе так: «Слушая речи, а ты в своём кругу будешь слышать их на каждом шагу, о нашествии евреев, о том, что они хотят захватить весь мир, что никто не против евреев как таковых, а исключительно против засилья евреев, я всегда вспоминаю фронт, где меня в ситуации, когда решалось, остаться мне живым или погибнуть, русский меня предал, а еврей спас. Тогда я и сделал свой выбор: я сужу о человеке прежде всего по тому, какой он человек. Всё остальное вторично».

Олег Иванович оказался прав: начиная с семинара в Малеевке, в московской литературной среде «национальный» аспект был постоянно на слуху. Что называется, на бытовом уровне он меня не волновал – в самом деле, был бы человек хороший. Но можно ли было свести к бытовому уровню, к примеру, получившие широкий резонанс письма Натана Эйдельмана и Виктора Астафьева? А позже полемику Станислава Куняева и Марка Дейча? Или списать на то, что Натан Эйдельман и Марк Дейч – люди не очень хорошие? Но тогда, боюсь, полных масштабов всех этих и подобных антирусских проявлений, замаскированных фразеологией о классовой борьбе, об интернационализме, о всех объединяющем советском начале, о дружбе народов, мы, похоже, не узнаем никогда.

Впрочем, в литературной среде «национальный» аспект с русской стороны тоже каждый препарировал на свой лад. Мне вспоминается курьёз, какой у меня приключился с Вадимом Кожиновым. С ним меня в своё время познакомил всё тот же Юра Селезнёв. Мы иногда перезванивались, иной раз у меня была нужда посоветоваться, проконсультироваться. Мне доводилось бывать у него дома: сначала в квартире по одну сторону Нового Арбата, потом, после его переезда, по другую сторону.

Как-то в «Комсомолке» появилась его статья про современную эстраду с резким выпадом против пропаганды нашим теле– радиовещанием песен в исполнении французского еврея Джо Дассена. Вадим Валерьянович резко протестовал против внедрения в сознание нашей молодёжи «не наших» песен Дассена только лишь потому, что их исполнял «не наш» певец. Через какое-то время нам довелось встретиться, я напомнил Кожинову о его недавней публикации и полюбопытствовал:

– За что это вы меня приложили?

Он удивился моему вопросу. Пришлось объяснять. Дело в том, что соседкой по лестничной площадке у меня в доме жила редактор музыкальной редакции центрального телевидения, автор знаменитой передачи «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады». Сама Лида иностранных языков не знала, а телевизионное руководство ни одной песни на языке без предварительного ознакомления с письменным переводом песен в эфир не выпускало. Именно таким переводчиком всех песен, звучавших на французском языке, была моя жена. Которая одновременно «причёсывала» по возможности тексты, дабы они не вызывали гнев руководства. А так как перевод (синхрон) делался одновременно с отбором материала с закупленных плёнок, то я, бывало, сопровождал жену на просмотры-прослушивания – была уникальная возможность увидеть и послушать даже те музыкальные клипы или записи концертов по всему миру, какие потом цензура и внутренняя цензура редактора на экраны не выпускали. В том числе жена делала и переводы песен Джо Дассена.

Естественно, Лиду интересовало и моё мнение о тех или иных песнях. Поэтому не могу сказать, что исключительно от моего пальчика зависело, эту песню в программу включить, а эту нет, но некоторое отношение к выбору я всё же имел. И именно за песни Джо Дассена я был «за». Мне они и сейчас доставляют удовольствие. Кстати, тексты исполняемых им песен не дают оснований для того, чтобы певца в чём-либо обвинять. Так что статья Кожинова была классическим случаем на тему, как это у Крылова, «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».