Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

— Я презираю за это Кольку.

— Я знаю, что ты лишнего напускаешь на себя.

— Ну уж не скажи. Я из воров.

— Ты осуждаешь Федора. И потому ты никудышный вор, Чепезубов.

— Презираю Кроха, но сам я...

— Что вы тут ко мне цепляетесь!— закричал Сурай.— Что я вам — затычка? Как что — так я!

— Ты же унес обрезки! Из-под носа Трубина.

— А кто ими печку топил? Зад грел?..

— Ша!— перебил его Мих.— Спать. У меня все-таки с утра де­ло и я еще подумаю в тишине. И ты подумай, Чепезубов. Человеку, между прочим, дано думать.

Глава тринадцатая

Трубин и Гончиков сидели у Шай­дарона. Управляющий знакомился с результатами поездки Гончикова в Среднюю Азию.

— Не знаю, что теперь будет со специальностью каменщика,— улыбнулся Гончиков.— Все обычные представления ломаются.

— Как в Алма-Ате смотрят на фундаменты?— поинтересовался управляющий.

— Обычно это мощные монолитные железобетонные рамы... Глубоко заложенные... Основание бетонное. Каркас здания из моно­литного железобетона жесткой конструкции. Стеновые панели с жестким креплением к каркасу. Перекрытия из сборных железобе­тонных плит. Верхнее покрытие двухслойное... Каркасы заполняют кирпичом или панелями.

— Они ведь не сразу пришли к этому?

— Не-ет, какое там... Сначала ставили сейсмические пояса. Этот пояс... Ну... армирован железом. Здание опоясывается четырь­мя такими железобетонными кольцами: на цоколе, над первым эта­жом, над вторым и третьим этажами. Для восьми баллов это надеж­но, а вот для девяти... Для девяти одних поясов мало. Применяют вертикальное армирование стен, простенков и оконных проемов. А вот когда возникла опасность десятибалльного толчка, тогда пошли в ход металлические каркасы.

— Сколько же металла надо?

— Более трехсот килограммов на квадратный метр жилой пло­щади.

Трубин рассмеялся:

— Какой же теперь ты каменщик? Ты скорее мастер металли­ческой кладки.

— Я и то говорю, что не знаю, какова участь наших каменщи­ков,— ответил Гончиков.— Хоть переучивайся. Вот начали мь: по но­вому проекту Дом культуры и — сразу же недовольство... Ну, у нас известно, что есть: простая кладка, кладка со средним архитектур­ным усложнением и кладка сложная. По фасаду Дома культуры мы ведем простую кладку и норму выдаем. Ну, там есть окна, еще кое- что и можно как-то обосновать норму для кладки со средним архи­тектурным усложнением. Но все равно... Столько железа и бетона, что кирпичная кладка все время задерживается. Нормы ни один ка­менщик не выполняет. Заработки полетели...

— Да-а,— задумчиво протянул Шайдарон.

— А тут еще раствор никудышный. Попадается крупный гра­вий, мало извести,— вставил Трубин.

— Это виновата Елизова. Они там волевым решением смонти­ровали специальную линию подачи инертных материалов. К песку добавляют щебень и гравий... И все это гонят в бункер. Пока загру­жаются бетономешалки, все обстоит нормально, а как дело доходит до растворомешалок, они не всегда успевают отключить подачу гра­вия и щебня. Никак не могут отработать процесс. Ну так как же нам решать? Что делать с каменщиками? Обучать смежным спе­циальностям?

— Да, иного выхода нет,— согласился Трубин.— Пусть осваи­вают специальности сварщика, арматурщика, плотника, бетонщика. Тогда и простоев не будет, и заработки, само собой, те, что надо.

Шайдарон задумчиво посмотрел на Гончикова:

— А ведь скоро ты будешь получать готовые конструкции и вести лишь сварку и кирпичную обкладку. К какой специальности тогда тебя причислить? Ну, кто ты такой будешь?

— Каменщик-монтажник?..

— То-то и оно, что каменщик-монтажник! Новая, брат, профес­сия, доселе нигде не виданная. Ну, а как с рекордом? Девятьсот кирпичей... Нужен ли это рекорд? В нашем положении... Куда ни ткнешься, вместо кирпича железобетон.

Гончиков искоса поглядел на управляющего, стараясь прочесть в глазах Шайдарона, всерьез тот или шутит.

— Рекорд нужен,— вздохнул Гончиков.— Всякое дело рабочему полезно уметь исполнять быстро, хорошо и... красиво.

— Красиво? Ишь ты, куда...— усмехнулся Шайдарон.— Ну, лад­но. Не возражаю. Но каменщиков давайте переучивать немедленно. Если нужны «учителя», пошлю.

— Своих найдем,— сказал Трубин.— Вот с нормами нельзя ли чего-нибудь...

— Ох, Трубин, вводишь ты меня в грех!

— Люди же не виноваты, Озен Очирович!

— Ох, Трубин! Ладно... Оформите по нормам сложной кладки. Я позвоню в производственный отдел. Подскажу им.

Прощаясь, Шайдарон намекнул, чтобы его позвали на площад­ку, когда Гончиков будет готов пойти на рекорд кирпичной кладки.

Для Даши наступили трудные дни. Жизнь раздваивалась. Ее тянуло к Григорию, она хотела быть с ним постоянно, а приходи­лось встречаться урывками — кое-когда и кое-как. Надо было пря­тать любовь от посторонних, а любовь протестовала — требовала полноты свободы, всей отдачи чувств. Но какая отдача чувств, если ей и Григорию уготован кусок земли между забором и стеной до­ма? Несколько шагов сюда, несколько шагов туда... А еще проще без шагов. Стоять и не шуметь. Так-то лучше.

А муж стал подозрительным. От милого Коли мало что оста­лось. Он случайно узнал, что Даша напутала про какое-то совеща­ние на заводе. Пришлось второпях сослаться на Шайдарона, на то, что тот вызывал всех заводских инженеров к себе. Он проверил и установил, что Даша была неискренна с ним. Скандал она поту­шила, но настороженность в нем осталась. Он уже следил за каж­дым ее движением и словом: как посмотрела, как сказала...

И вдруг перестал спрашивать, куда она уходит. Надулся и за­молчал. Ходил насупленный, злой. Временами она готова была бро­сить всякое притворство и сказать всю правду. Пусть будет, что бу­дет. Но что-то удерживало ее. Скоро она поняла — что.

Вечером Николай Ильич устроил скандал. Распахнул дверь в квартиру и стал стучаться к соседям. Он поднял всех, кто жил с ни­ми. Елизовыми, на одной лестничной площадке, и каждому плакал­ся о том, что жена его обманывает. Во всех подробностях он вспоминал, как заподозрил Дашу, как вырвал у нее ключи и побе­жал на квартиру ее матери. Его никто не хотел выслушивать, каж­дый пытался как-то успокоить его, сменить разговор, но Николай Ильич продолжал унижать жену, а заодно и себя.

— Ее любовник спал на кушетке. И на столе недопитая бутыл­ка вина!— кричал он.— Это что означает? Кто мне скажет? Кто? Она осквернила квартиру матери. О, ужас! Я этого не переживу!

Его убеждали, что Трубин был болен, что портвейн остался пос­ле отъезда Дашиной матери, что из всего этого нельзя делать столь поспешные и неподтвержденные ничем выводы.

— Нет, вы зайдите к нам!—продолжал он шуметь, размазывая по лицу слезы и всхлипывая.— Зайдите к нам, посмотрите ей в гла­за. Вы увидите, что ее глаза лгут. Да-да. Лгут!