Неизвестно - Сергеев Виктор. Луна за облаком

— Он зовет меня. Он говорит, что уедем к его родителям, а по­том видно будет.

— Ну вот и поезжай.

Она не ответила, смотрела, не отрываясь, в окно. Не то ждала, чего он еще скажет, не то своим молчанием выражала согласие на его последние слова. Все вокруг было зыбким и неустойчивым. Она уже разучилась определять и понимать, где для нее плохо, а где — хорошо. Приходила утрами в производственный отдел и все думала, перебирая синие и белые бланки, забывая о том, где она и что ей надо делать. С трудом сбрасывала с себя оцепенение и бралась за телефонную трубку: «Пора потребовать документы с «Дальсталь- конструкции». Но тут же наваливалось на нее такое безразличие ко всему, что она снова задумывалась, неподвижно глядя в одну точ­ку. Вчера начальник отдела сделал ей замечание: напутала с рас­ценками за бетонирование...

Григорий чувствовал всю серьезность происходящего, но в глу­бине души что-то его еще обнадеживало, будто где-то неприметная ниточка тянула за собой все то давнишнее, все то хорошее, что бы- .ло у них с Софьей.

Она вдруг закрыла лицо ладонями и заплакала. Григорий не сразу к ней подошел — у него не было жалости к жене. Но он все же переборол себя, налил ей воды и попросил, чтобы она успоко­илась.

— Возможно, нам обоим будет лучше, если ты уедешь,— ска­зал он, как мог, более мягко.

— Послушай, Гриша. Можно все еще исправить. Все от тебя зависит.

— Нет уж. Я с ним... с этим твоим... поговорю завтра. Скажу, что с моей стороны вам помех не будет.

— Зачем ты так?— прошептала она.

На миг в груди Григория ворохнулась к ней жалость: «Может, забыть все? Жить, как жили. Ну, уступить ей, вести себя, как она хочет. Заботливей быть, что ли. А?» Но как подумал о ее встречах с ним... с тем самым... «Это она тут такая — ахи да вздохи, а с ним какая была? Кто ответит: какая с ним была? Что обо мне ему го­ворила?»

И — нет жалости. Одни подозрения. Они давят и выворачивают все наизнанку. Хочется что-то сломать или кому-то причи­нить боль. Кому? Ей, конечно.

«Не хватало еще, чтобы я ревновал ее. Надо взять себя в руки».

Но «взять себя в руки» было невозможно. Подозрения без труда брали верх над всеми остальными чувствами. В его смятенной ду- ще были повергнуты все принципы и устои, которые недавно еще руководили его поступками. Подозрения довлели над всем, что окру­жало его теперь. И эти подозрения не имели границ, они возника­ли и разрастались, как горная лавина — сначала один камень, за ним второй, еще... а там, глядь, уже их много, они грохочут и свер­кают, ускоряя свое низвержение и сметая все, что попадается им на пути.

Разве могут устоять перед ними жалкие слова оправданий?

— У нас с ним ничего не было,— шептала Софья, глядя по- прежнему в окно. — Ничего особенного...

В ее голосе он уловил усталость. Посмотрел на жену присталь­но, изучающе, будто видел впервые.

«Почему многие обращают на нее внимание? Красивые руки. Ну, что руки? Выразительные, умные глаза. А что такое—вырази­тельные глаза? Это, видимо, те глаза, в которых можно что-то уви­деть и это «что-то» по преимуществу должно быть приятным для тебя или уж во всяком случае понятным. Говорят вот: «Пустые гла­за». Раз пустые, то ничего в них и нет. Ну, а если тебе выпадет увидеть в этих самых выразительных глазах то, что они тебя обманули? Тогда как? Не беспокойся. Ничего ты там не увидишь. Выразительные глаза выражают лишь то, что им выгодно, то, что им на пользу. А пустые глаза, они лишены этого. Не узнал же ты по глазам жены, что она нашла себе другого, не узнал, пока не при­шла та... Пустые глаза, выходит, лучше. Они хоть не лживые, про­сто никакие.

Да, но те, которые обращают на нее внимание, они так не рас­суждают, как я. Они не мучаются, не ищут смысла, отгадок на тер­зающие душу сомнения. Выразительные глаза красивы. Вот и все. Больше ничего. В них, считают они, богатая, сложная и тонкая иг­ра света. Да, да. У нее именно такие глаза. И это, говорят, имеет значение.

Но что руки, что глаза! У нее что-то еще есть, не менее суще­ственное, не менее главное. Ну, умная. Это само собой. Это тоже главное. Но не всякая умная — любимая. Не на всякую умную об­ращают внимание, не из-за всякой умной бросают детей. Хотя детей бросают и не только поэтому... Но все это не то. Не про это надо... Что же у Софьи? Ведь и меня что-то влекло к ней когда-то, да и сейчас... Ах, что это? Что это такое?»

Григорий пытался убедить себя, что он теряет самое незамени­мое, но сердце оставалось холодным. Его сердце не умело про­щать. ·

Озен Очирович Шайдарон вызвал секретаршу и сказал, чтобы «подыскали стол новому инженеру». Та повела Чимиту по коридору и сказала, что сегодня освободился стол в производственном отде­ле: уволилась инженер Трубина.

— Удивительный случай,—сказала секретарша. —Она разводит­ся с мужем, очень способным инженером. И выходит замуж. А у того двое детей. Не понимаю, как можно променять... Симпатичный, авторитетный, прилично зарабатывает, у него, знаете ли, каждый месяц премиальные. Не представляю, что еще нужно женщинам!

«Где-то я слышала эту фамилию,— подумала Чимита.— Где же? По какому случаю?»

— Вы пока сядете в производственном отделе. Это временно,— говорила секретарша.

«А-а,— догадалась Чимита,— та женщина в коверкотовом паль­то на вокзале как раз возмущалась нерешительностью этого Труби­на. Вот уж странно, куда ни пойдешь, везде Трубин, Трубин...»

Лебеди летели на Байкал. Они хотели гнездиться и выводить потомство там, где сухо шелестел камыш, где скалы склонялись над морем, бросая свое отражение на песчаное дно, где дул ласко­вый «баргузин», где когда-то их далекий предок — белая лебедь — преобразилась в бурятскую девушку и стала невестой богатыря Хо- ридоя.

Уж не от той ли лебеди повелись в улусах девушки с глазами, в которых можно увидеть то солнечный, расколовшийся на воде, луч, то бездонность неба, что манит и зовет неведомо куда 7

Птицы летели в холодном рассветном небе. Рядом с ними сты­ли невесомые и тихие облака. Огневой бубен солнца выкатился из- :ia горизонта и лучи его высветили степь и тайгу, а высоко в небе еще купались сумерки и белые тела птиц, похожие на самолеты со стреловидными крыльями, были красивы.

Внизу под ними прятался среди лесистых сопок город. Без ог­ней, без гудков, без дыма. Спящий город, ощетинившийся башен­ными кранами.

Щемящие трубные звуки посылало небо.

— Ганг!—неслось сверху гортанно и грустно и тотчас же в этот звук вплетался еще более тонкий и печальный:

— Ганг-го!

Песня падала на застывшие стрелы башенных кранов и звене­ла, как хрусталь:

— Ганг!

— Ганг-го!

Если бы город не спал, то люди увидели бы, что лебедей бы­ло пять.

Две пары и один...

Но ведь лебедь не живет один. Кго об этом не знает? Этим пти­ца утверждает, что без любви нет и жизни.