Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

Мундир, мундир. Почему же тогда забилось сердце, оз­ноб пробежал по позвонкам?

Возвращаясь, угостил папироской солдата, спросил о пу­стяке, а сам впился глазами в жандармский китель уминаю­щего баранки офицера. Прощупал по квадратикам. Ну, ко­нечно, конечно! Вот она, петличка! Ах, ты, дурочка ты моя!

Вспомнил: с месяц как циркуляр вышел — об изменениях в форме. Прежде не было в петличке золотистой нитки, а теперь вот ввели. Мелочь, конечно, блажь начальственная, но при­казал сам шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцев — куда деться? Милейший человек, говорят, и любит красивое.

А у этого офицерика, с баранками, в петличке сверкаю­щей ниточки нет как нет. У всех есть, а у этого отсутствует.

«Ряженый? Формы новой не нашлось? Социалист? Они любят всяческие кунштюки выделывать.» — застучало в висках. Обухов тихо вышел из комнаты, но ненадолго.

Третью баранку Сентянин дожевать не успел. Широко от­ворились двери, и в комнату по двум направлениям — справа и слева вдоль стен — начали втекать жандармы и охранники, забирая в кольцо переодетого бунтаря, легкомысленно пре­небрегшего мелочами в форменной одежде. Все это двигалось почти торжественно, точно в эпической опере «Князь Игорь», и сильно напоминало выход мягко ступающих половецких ханов и их верных сторожевых, впрочем, готовых к схватке.

— Соблаговолите предъявить документы! — прогремело над ухом Сентянина.

— Не понимаю. Почему не готов арестант? — еще делал удивленное лицо бунтарь, а сам, враз все понявший, судо­рожно тянул из кобуры «смит и вессон».

И все же он успел сделать три выстрела, смертельно ранил немолодого стражника. Даже сумел вскочить на подокон­ник, отбиваясь от нападающих начищенными сапогами, но крепкий прыгучий филер (это был Елисей Обухов), захлест­нув петлей ноги, сорвал Сентянина на пол, придавил лицо к грязным половицам; кто-то выкручивал руку с револьвером, толстые пальцы рвали мундир, выискивая по карманам спря­танное оружие.

— Прочь! — хрипел Сентянин. — Я — секретарь Исполни­тельного Комитета социально-революционной партии!

Тут же взяли и Брантера с Рафаилом.

Перед Левушкой и его друзьями стояла огромная корзина, битком набитая револьверами новейших заграничных сис­тем. Ее с трудом притащил лакей Ореста Веймара из магази­на «Центральное Депо оружия», который занимал бельэтаж докторского особняка на Невском.

— Вот, господа, выбирайте! — жестом пригласил «цеса- ревнин доктор».

Руки Михайлова и Морозова тотчас потянулись к мас­сивному «американцу». Как истинный знаток и ценитель оружия, Морозов крутанул барабан и сунул большой палец в ствол, и палец легко вошел в сияющее грозным холодом от­верстие. У Клеменца горели глаза. Тихомиров поежился.

— Медведя уложить можно. — сказал подсевшим голосом.

— А лошадь? — нетерпеливо повернулся Михайлов к Ни­колаю.

— От такой пули свалится. А если обыкновенной бить, то еще верст с десять проскачет. — Морозов ловко держал «мед­вежатник», и было видно, что расставаться с револьвером ему не хочется.

— Берем? — озабоченно нахмурился Михайлов.

— Берем, берем, — потянулся к «американцу» Дмитрий Клеменц.

К «медвежатнику» прибавили еще пару стволов, помень­ше.

— На мой счет, господа, на мой счет! Подарок. Чем могу.. — оживленно потирал руки белокурый красавец доктор Вей­мар. — Прошу отобедать. Запросто, по-товарищески, со стер­лядкой волжской.

Веймар в организации «Земля и Воля» не состоял, но все равно был своим. А потому за обильным обедом перед ним не таились. Несмотря на арест Сентянина, решили отбить заж­давшегося Порфирия при перевозе его из централа на стан­цию. Напасть на жандармскую тройку замыслили в степи между Харьковом и Чугуевом: двое верховых выскочат на­встречу, перестреляют лошадей (в голову, из веймаровского «медвежатника»); следом же за Войнаральским будет ехать тарантас с «кучером» Адрианом, «армейским капитаном» Баранниковым и «статским» Фроленко, который прибудет на помощь из Одессы. Помимо названных землевольцев, в Харьков отправятся сам Михайлов, Морозов, Квятковский, Ошанина, Медведев и Перовская.

— Зачем так много, Саша? — по привычке заволновался, услышав имя Сони, Тихомиров; серые глаза пустились в мигающую беготню.

— Много? — ковырнул стерлядку Михайлов. — Да нам только квартир потребуется — не меньше трех, конспира­тивных! Перовская поедет со мной под видом жены.

«А стерлядка-то у доктора давешняя! Хотя. И что с того? Но костей-то откуда столько? Дались эти кости. Не от них щекочет в горле, дыхание перехватывает. Соня. Под видом жены. Они будут жить в одной квартире с Михайловым. Не с Оловенниковой Машей. Впрочем, та с удовольствием при­нимает ухаживания Баранникова. Нет, надо все выкинуть из головы. Пора забыть Соню. Не хватало, чтоб мной баба командовала.»

— Я не поеду, — изрядно отпив шабли, вдруг буркнул Ле­вушка (а кислит вино-то, кислит!) — У меня.

— И хорошо, хорошо! — перебил Михайлов. — Я сам хотел тебя просить. Ты, Лев, наша литературная сила. Нужно по­скорее отредактировать программу «Земли и Воли». Возьмешься?

Лев молча кивнул. Поймал ревниво-беспокойный взгляд Морозова: кажется, тоже хотел бы называться «литератур­ной силой».

Затем, прикупив еще военно-полевой бинокль, всей ком­панией отправились испытывать оружие в тир на Подьячес­кую. Верховодил Морозов, но и Тихомиров тоже пальнул. Револьверы стреляли отменно, вот только «медвежатник» так отдавал, что чуть было не выскочил из Левушкиной руки. Поэтому метить приходилось гораздо ниже цели; пули с жут­ким воем бились в чугунную доску да с такой силой, что пла­вились, разбрызгивались, падали вниз горячими свинцовы­ми лепешками величиной с большие часы «Павел Буре» или на худой конец со швейцарский «Жакот».

Тихомиров поднял остывающую лепешку, долго держал на ладони, охваченный смешанным чувством ужаса и вос­торга.

На следующий день он плотно засел за редактирование программы «Земли и Воли». А в это время друзья его уже мча­лись в харьковском поезде.

Льву сразу не понравился двадцать второй параграф ми­хайловского наброска — о расширении основного кружка, о принятии новых членов. У Дворника выходило, что новый член может быть принят в кружок не иначе, как за ручатель­ством минимум пяти человек членов основного кружка, зна­ющих лично вновь принимаемого.

«Ишь ты, — запальчиво принял на свой счет. — Зря я, что ли, в крепости сидел? Чуть чахотку не схватил. А они тут. И бегать теперь должен — за их ручательством?»

Он тотчас же — размашисто, резко — написал примеча­ние: «Личное знакомство пяти человек с вновь принимае­мым не составляет необходимости в том случае, когда при­нимаемый.»