Александр Поляков - Сад памяти (Очерки)

Александр Павлович Поляков родился в 1949 году в Северном Казахстане. После школы работал грузчиком, наборщиком, токарем, электриком. Окончил факультет журналистики ЛГУ. Работал корреспондентом «Магаданской правды», «Известий», в настоящее время работает в Госкомиздате СССР. Член Союза журналистов СССР. Автор публикаций в журналах «Молодая гвардия», «Наш современник», «Смена», «Молодой коммунист».

Наверное, можно сказать так: Александру Полякову везет — он всякий раз находит для своих очерков героев с неординарной судьбой, ярким, сильным характером, наделенных талантом, отвагой, мужеством, добротой. Но можно сказать и иначе: автор всматривается в изменчивую нашу жизнь внимательными любящими глазами и оттого видит, описывает в ней, в людях то, что другие просто-напросто не замечают в спешке каждодневности, не узнают этот прекрасный, неповторимый, таинственный «огонь, мерцающий в сосуде» — огонь красоты человеческого лица, деяний, мыслей, подвигов.

Свою первую книгу Александр Поляков назвал «Сад памяти». Думаю, не случайно это. Рассказывая об одном из своих героев, о старом печнике Евдокимыче, автор пишет: «Он хотел бы, чтобы тепло созданных им печей не унеслось бесследно сквозными зимними ветрами, а осталось в человеке…» Одного хотелось бы мастеру — памяти. Как печален и светел многолетний труд по созданию мемориала памяти в саду Николая Федоровича Ятченко, в войну узника Дахау и Штутгофа («Сад памяти»). Как обеспокоен за судьбу Спасского-Лутовинова деревенский парень, лесник Некрасов («Писатель Тургенев и лесник Некрасов»)…

Пусть не сохнут цветы и травы в Саду нашей памяти, пусть звучат в нем голоса живых и ушедших и поет любимую песню своего погибшего отца крестьянка и писательница Вера Конарева.

Мне кажется, что автор на верном пути. Он тонко чувствует слово, и это позволяет ему раскрыть характеры людей полнее, ярче. Хочется от души пожелать ему удачи.

Посвящаю памяти моей матери

Поляковой Марии Александровны.

Душа человека заключается в его делах.

Петь я не умею. Когда от избытка лирических чувств начинаю подвывать радиоприемнику, у жены все валится из рук, а дочь, стараясь не смотреть на меня, уходит в гости к подруге. В праздники я, обреченный на немоту, сажусь рядом с другом-гитаристом и подсказываю ему слова наших уже начинающих забываться студенческих песен, а он красиво и громко под струнный звон ведет мелодию. Но так порой хочется самому…

— В школьном хоре состояли? — спрашивает Огородников.

— Было дело.

— Потому и не поете.

Странное, не правда ли, заключение. Но я верю Дмитрию Ерофеевичу, потому что знаю его давно, потому что дело, которому тридцатилетие служит учитель пения, — дать всем людям красивый голос. Он написал несколько книг, главная из них — «Музыкально-певческое воспитание детей в общеобразовательной школе». Специалисты называют ее сенсацией, книгу тщетно ищут в букинистических магазинах, библиотеках, главы перепечатывают на машинке, записывают на магнитофоны.

Если в двух словах, то Огороднов разработал и ввел в практику свою систему упражнений для развития голосового аппарата у ребят, воспитания их музыкального ладового чувства. В основе системы — свобода, предельная легкость, естественность и непринужденность извлечения звуков. Ведь как обычно строится программа уроков пения, занятий хора в средней школе? Правильно, на использовании всей первой октавы сразу. И это в то время, когда диапазон детского голоса еще беден, узок. Мы, помнится, тоже в хоре старались не ударить лицом в грязь — такие звонкие рулады запускали, далеко было слышно…

А теперь вот я не пою. Не умею.

У Огороднова все по-другому. Он бережет, лелеет, растит, если хотите, голоса. Учитель берет за основу простые, самые доступные детям тона — два-три; на них-то и строится у ребят повседневная речь. Но именно здесь и начинается главное: учитель старается достичь при этом — и достигает — редкостной красоты звучания, едва ли не предельной глубины. Как? Особыми упражнениями. Лишь певцы-профессионалы стремятся к такому совершенству. А у Огороднова дети — обычные, никем специально не отобранные (это важный момент!), и в их вихрастой толпе, вылетевшей в перемену из классов, много и тех, кого в других школах записали бы в безнадежные «гудошники»: нет слуха, чего время зря тратить…

Познакомились мы с Дмитрием Ерофеевичем в Гатчине, уютном, зеленом пригороде Ленинграда, где в местном интернате он долгие годы вел уроки пения. Была весна, погожий апрельский день, и старый придворцовый парк миллионами еще заспанных почек пил тихую, ясную свежесть. И тут прилетел звук, сразу ставший продолжением солнечного дня. Это, похоже, песня, хотя странно — слов и мелодии как будто и не было, была лишь поразительная чистота и нежность. Что, может, деревья запели: чего не случается весной?.. Я пошел на звук и скоро открыл двери интерната, распахнутые окна которого смотрели в парк. Заметил у входа табличку: «Сегодня поет капелла».

Давно, признаюсь, не видел таких серьезных и вдохновенных лиц. Передо мной стояли не отличники, не середнячки, не безнадежные завсегдатаи отстающей «камчатки», тут была — капелла. Вот ребята подняли враз руки, вдохнули как-то по-особому — и запели: «У-у-о-о-а… уль-а-а…» Те, кто находился в зале, а гостей на рядовой репетиции собралось немало, вслушивались, пораженные, в глубокой сосредоточенности подняв посветлевшие лица навстречу потоку звуков. Подвижный, худощавый человек дал знак, упражнение кончилось, началась песня…

Потом была Всесоюзная конференция по вопросам развития музыкального и певческого голоса детей и юношества. Настал черед выступать с докладом Огороднову. Знал он: не все верят в его методику, не все поддерживают новое дело. Легко взбежал на сцену, осмотрелся и вдруг махнул рукой: ко мне, ребята! Его вмиг окружил гатчинский хор. Папка с приготовленным десятиминутным докладом полетела на стол: чего, мол, тут говорить, давайте лучше послушаем…

Спели в отведенные десять минут. Их попросили еще. Потом еще и еще. По единодушному желанию зала пели ребята вопреки строгому регламенту более сорока минут.

И вот мы снова встретились уже в Москве, в школе-интернате № 42, куда Дмитрия Ерофеевича пригласили столичные ученые и педагоги продолжить и развить свой эксперимент.