Неизвестно - Александр Поляков Великаны сумрака

Елисей Обухов, бравший со своими подлого двурушника, не удержался все же и выписал, крякнув, тому хорошего «леща»; почин с готовностью поддержали и промерзшие жан­дармы. Зубами скрипели от возмущения: ведь иуда сей заве­довал секретной частью, был помощником делопроизводи­теля всего Департамента полиции. «Ух, штафирка малокров­ная! Ух, окоренок подлый! Лазутчиком сидел... Тайны выпы­тывал? А после в наших стреляли. Накося.»

— Не бейте меня! Я за деньги. — рыдал на полу Капелькин.

Но и это не помогло. Еще надда­ли. Только приезд самого Кирилло­ва, начальника 3-й экспедиции по­лицейского Департамента, остано­вил самосуд.

— Как же так, Николай Корнеевич? Как же вы?.. — уста­ло уронил руки полковник. — Чего вам не доставало?

Капелькин молчал, пуская алые пузыри.

— А я поручился за вас. Орден выхлопотал, по службе про­двинул. Кроме того. — Кириллов запнулся; голос приглу­шил. — Кроме того, вы склонили мою кузину, Кутузову Анну Петровну.. Склонили к сожительству, опозорили почтенную вдову.

Капелькин всхлипнул.

— Я часто думаю. Да-да, я, жандарм, думаю на сон гря­дущий. Удивлены? — усмехнулся полковник. — Почему Хри­стос, умывая ноги ученикам, умыл ноги и тому, кто решился предать Его? А? Скажите, папильон вы мой.

Разоблаченный шпион не проронил ни звука.

— Впрочем, до того ли вам? С секретного циркуляра по­скорее бы копию списать, передать нигилистам. — грустно вздохнул Кириллов. — А я отвечу: да потому что Христос до конца заботился об исправлении предателя. Но Иуде диавол уже вложил в сердце подлую мысль. И вы. И вам.

Поднялся со стула, шагнул к двери. Повернулся у порога:

— Уже вложил в сердце. Уже вложил. Ничего нельзя из­менить.

И вышел из квартиры. Уехал в департамент на Фонтанку.

А в это же самое время в Киеве на сверкающей от солнца колокольне Андреевского собора стоял рослый красивый мужчина в штатском и, нервно покусывая ус, зябко поежи­ваясь, высматривал что-то внизу сквозь стекла большого морского бинокля. Мерз на февральском ветру не кто иной, как жандармский капитан Георгий Порфирьевич Судейкин. Сквозь окуляры разглядывал он широкий двор дома на Бо- ричевом току, куда время от времени двое молодых людей в душегрейках выносили сушить какие-то громоздкие фор­мы. Капитан знал их имена: техник «Народной Воли» Нико­лай Кибальчич и идеолог партии, главный бумагомаратель Лев Тихомиров. И про формы знал, поскольку не в бирюль­ки тут играли, не трыном трынили, а делали в тайной мастер­ской разрывные снаряды, чтобы вывезти их из Киева и ба­бахнуть в Петербурге.

«Ничего, вы, господа, вороваты да мы урываты.» — с не­которым профессиональным самодовольством усмехался Судейкин. Что означает «урываты», он объяснить не мог, но так говорил его первый командир в кадетском корпусе, а ко­мандира он благодарно помнил всегда.

В общем-то, капитана радовало появление в Киеве сто­личных революционеров. Да еще таких, первономерных. Это означало, что дела «Народной Воли» совсем плохи. Забегали, засуетились социалисты. В Питере их обложили, сюда за динамитом приехали. Да еще таких тузов послали. А мы их и прижмем.

Судейкин не спешил. Он уже нащупывал новую тактику: заарестовывать злоумышленников не сразу, а отпустить по­водок, пускай себе побродят-покружат, раскроют всю подпольную сеть. И уж тогда накрыть целиком шайку-лей­ку. Капитан наслаждался своим положением наблюдателя. Он даже не доложил пока начальнику Киевского губернско­го жандармского управления полковнику Новицкому: вот завершит дело, тогда и расскажет. И правильно сделал. По­тому что.

Потому что однажды в очередной раз поднявшись на ко­локольню, Георгий Порфирьевич никого не обнаружил в зна­комом до мелочей дворе на Боровичевом току. Он протирал стекла платком, вращал колесики дальномеров, несколько раз даже встряхнул бинокль — все напрасно. Тишина. Тер­рористы словно растворились в предвесеннем мареве.

Была еще надежда на филеров, особенно на филера по кличке Ерш — уж он-то службу секретную знает, не упустит гостей.

Но зря капитан могучей рукой рвал манишку у перепу­ганного Ерша. Агент и сам ничего не понимал. Бормотал, борясь с икотой:

— Ваше скородие. Ик! От самого спуску вели. Ик.

— Недоумки! И куда привели?

— С Театральной. Ик! Свернули на Фундуклеевскую. И. Ик! Пропали, аки химеры бесчинные... Только вот и нашли.

Ерш протянул смятую бумажку. Это была какая-то схема, но какая — капитан сразу не разобрал. Уже потом, в Петер­бурге, отлавливая последних народовольцев, допрашивая, играя с цепляющимися за жизнь мальчишками, Судейкин узнал про схему сквозных дворов и зданий, знаменитую схе­му конспиратора Дворника: 305 дворов в столице, 278 в Мос­кве. И еще была одна — киевская: 134 дома, через которые можно ускользнуть от слежки. И тут успел Михайлов.

Хорошо, что капитан не доложил о своем сидении на коло­кольне полковнику Новицкому. Вот вышел бы конфуз. К тому же полковник на днях говорил о талантливом сыщике военному прокурору генералу Стрельникову, человеку влия­тельному, вхожему к Государю. Протекция такого чина мог­ла обеспечить успешную карьеру в Петербурге. А Судейкин рвался туда. Тесновато было в Киеве. Мелкая сволочь лезла в силки. В столице бы он развернулся. И насчет народоволь- цев-крамольников имелись кое-какие замыслы.

«Спасибо-Саша-спасибо-Саша.» — стучали колеса. Заг­римированные до неузнаваемости, в купе спали Тигрыч и Техник. Спали вполглаза: и во сне боялись, чтобы не отклеи­лась борода.

А в Петербурге — новый удар: схватили Желябова. Не ус­пел как следует подтолкнуть историю, которая движется слишком уж медленно. Не успел поехать в Самарскую гу­бернию, чтобы поднять крестьянский бунт. И Царя не успел взорвать.

Властного любовника Перовской арестовали вместе с чле­ном Исполкома Михаилом Тригони в меблированных ком­натах госпожи Мессюро.

Соня точно обезумела. Ее словно бы напоили отваром дурма­нящей бешеницы. В мстительной тоске по Андрею она мета­лась по городу, все делая не так, но в то же время попадая в точку, бледным лунатиком проходила невредимо по самым опасным местам, рискую погибнуть, но снова и снова — не погибала. Такой свою бывшую невесту Тигрыч никогда не видел.

Из Сониной сумочки, когда она ее открывала, кисло пах­ло черным динамитом. К утру 1 марта в подпольной мастерс­кой Кибальчич с помощниками изготовили четыре метатель­ных снаряда, два из которых Перовская тут же отнесла на Тележную.

«Нынче. Да, нынче он умрет! Непременно. Надо спе­шить.» — шептала она потрескавшимися губами; каран­даш ломался в ее дрожащих руках, все это видели, но ничего сделать не могли: Соня, разрывая бумагу, чертила план на оборотной стороне конверта (вчера пришло письмо от мамы, милой мамы.) — дабы юным бомбистам было ясно, где сто­ять, откуда ждать сигнала, когда швырнуть сверток с грему­чим студнем, из которого убийственные шарики разлетятся до двадцати сажень.