Татьяна Харитонова - Мамкино наследство

-Сирень цветет, никак?

-Цветет. Куда ей деваться.

-У соседей расцвела, в палисаднике?

-А где ж? Там.

В тот вечер они наломали охапку и поставили на столе в вазу. А осенью они посадили у калитки два куста.

Их сирень разрослась, превратилась в целые заросли у забора. Цвела она так, что у Петьки голова кругом. Ткнулся в калитку – закрыта. Отодвинул щеколду и пошел по тропке. Казалось, заскрипит сейчас дверь и мамка выйдет, и прижмет его голову к груди и спросит:

-Как ты живешь, сынок?

Слезы катились по щекам. Хотелось завыть по-волчьи, да тишина такая вокруг, что не посмел. И вдруг – бабий визг из-за забора:

-Уйди, нечистая сила! Изыйди! Нечистый дух! Уйди, Пашка, Христом богом прошу. Не пугай! Что я тебе плохого сделала? Ну, прости, Пашка, прости!

-Ты че, баба, с паровоза упала? Головой тормозила? – остановился, снял рюкзак, поставил на траву, достал бутылку, сделал два глотка – подал бабе через забор. Та глотнула, закашлялась.

-Ты кто?

-Петька я, брат. Во дура, визжишь, как поросенок недорезанный! Я теперь – сосед твой. Жить приехал. Прошу любить и жаловать. И не визжи, как меня увидишь следующий раз, а то никакой водки не напасешься тебя в чувство приводить.

-Фу ты, ну ты! Жить он будет! Да как тут жить? От хаты ничего не осталось. Одни стены, и то завалятся скоро.

-Вот как завалятся, так к тебе приду. Примешь?

-Отчего не принять такого работника? Лопата есть, коса в сараюшке, топор опять таки, дров к зиме нарубить.

-Погоди с лопатой. Разберусь со своим хозяйством.

-Ну-ну! Разбирайся. Хозяйство твое – всем хозяйствам хозяйство! Как разберешься - заходи. Картошки всегда наварю. Килька есть – пальчики оближешь. Вчера в магазин завезли. Ну и бутылочку в честь встречи поставлю. Ты когда пьяный – не буйный?

-Буйный. Сразу бошки откручиваю, если что нее так!

-Ой! Так ты сидел, что ли?

-Ты чего, с паровоза упала?

-Ну, раз буйный по пьянке. Буйные по пьянке часто сидят. Хотя татуировок нет. Покажи руки. Чистый вроде!

-Ох и дура!

-Сам дурак! По-соседству будешь. Имею право узнать, что ты за человек? Ключик от хаты на гвоздике возле двери. Висит.

От калитки до крыльца двадцать шагов, они в Пашкой как-то поспорили в детстве, сколько. У Пашки выходило восемнадцать. Специально шагал чуть шире, чтобы не по-Петькиному было. Сейчас шагов было пятнадцать. Вырос. Дверь открылась легко, заскрипела, приветствуя. Вошел в темные сени. Лучи солнечного света выхватили из полумрака пыльную паутину на стене. Из под ног брызнули темные шарики. Мыши хозяйничают.

-Ну, все, кончилась ваша власть. Теперь я тут главный.

Прошел на кухню. Все по-прежнему: печка, лавка, стол. Половицы рассохлись. Пол грязный. На плите котелок. Даже вода в рукомойнике была. Помыл руки, потянулся по привычке к рушнику, а там гвоздь пустой. Вытер руки о штаны. Защемило сердце, стало больно дышать. Камень за ребрами зашевелился. Сел на лавку, задержал дыхание. Отпустило чуть. Вот она - новая жизнь. А с чего начать и не знал. Стал распаковывать рюкзак. Достал соль, крупу, хотел на полочку положить, а там - пыли! Решил первым делом пол вымыть. Нашел в сенях ведро, на гвозде тряпку – старую Пашкину футболку. На футболке развевался американский флаг. Пошел к колодцу за водой. Колодец общий был, с Зинкой. Она как – будто ждала, вышла с хаты, подбоченилась:

-С колодцем аккуратно, ведро не упусти!

-Я здесь воду пил, когда тебя и в помине еще не было! Учит она!

-Учу! Кто тебя знает? Может, ты только кран на кухне умеешь открывать?

Не ответил, не хотелось. Дома надоели дебаты с Зиной, еще тут.

Выпил холодной колодезной водицы прямо из ведра. Зубы свело. Вода живая, из детства. Даже в голове прояснилось. Полегчало. Отнес ведро в дом.

Сначала протер все полки, потом вымыл пол. Запыхался без привычки, как после стометровки. Сто лет полы не мыл. Сел на лавку. Кухня посветлела. Вспомнилось, как мамка в детстве сажала их с Пашкой на лавку, и ноги заставляла поднять, а сама намывала пол до блеска. А они любили смотреть, как у мамки все ладно получается. Подросли, сами стали мыть полы, по очереди.

Есть захотелось. Вот бы сейчас стряпни мамкиной. Вспомнил, как она в печке пекла бабку. Готовил как-то дома в духовке, Зина удивлялась, что он смог. А чего там мочь? Картошки потереть на мелкой терке, как на драники. На сковородке сальца с лучком поджарить до румяности. Тертую картошку туда – и в печку. Неплохо, конечно, пару яиц в тертую картошечку. Сверху корочкой все покроется румяной. А дух! Приготовлю обязательно, да Надежду позову. Пусть посмотрит, что он не совсем конченый мужичонка.

Пошел в сараюшку, набрал дровишек, растопил плиту. Дымоход засорился. Дым погнало в дом. Открыл дверь настежь, попытался открыть окно, да не смог. Рамы прогнили и еле держались. Подумал, что надо менять, да куда там. Все менять надо: и стены, и дверь, и печку, и полы. Все менять. А начинать с себя. Сам, как этот дом, обветшал от водки. Самому поменяться. А это, братец, самое непростое. Сел на лавку. Есть расхотелось. Решил оставить эту затею с едой. Выпил прямо из горлышка. Водка не пошла, горло саднило от мерзкого привкуса. Вспомнил тот куст, про который Надежда говорила. Неужели засох бы? Заставил себя - съел сала с хлебом, закурил сигарету. Достал Лидкино письмо из кармана. Перечитал.

«Здравствуй, братик мой Петруша!

Пробежал глазами по строчкам, нашел то, что не давало покоя

А пишу тебе, братик мой, потому что важное дело тебе поручить хочу. Ты же наш старый дом помнишь? Я и не знаю, жив ли он. Мне мама приснилась, Петруша. В платочке, в платье темно-синем с воротничком в горошек, помнишь? Снится мне, что стоит она возле яблони в саду, смотрит на нас. Я самая первая иду по дорожке. А она мне:

-Лидочка, дочка. Нельзя тебе уходить, потерпи, голубка моя! Павлушу потеряли, давай хоть Петрушу спасем!

Петр Палыч заплакал, слезы застилали глаза. Вытер кулаком, как в детстве, стал читать дальше.

А я ей:

-Как, мамочка? Я его двадцать лет не видела, даже Павлушку проводить не смогла. По нашим временам разве осилишь эту дорогу?

-Знаю про ваши времена. И войны нет, а худо живете, умираете от водки да хворей. Да ни об этом я, Лидочка! Напиши Петру главное. Вы не помните, маленькие были. Как церковь нашу разрушили, мы иконы по домам разнесли. Я унесла Неупиваемую чашу. Пьянство – беда наша. Отец пьяный вечно. Да Пашка с Петрушей не трезвее. Икона эта – целительная. По вере чудеса творит. По вере. . Я, как заболела, перед больницей на чердак унесла: и икону и Евангелие. Побоялась. Мальчишки стеснялись, если кто в дом входил, особенно учительницу стеснялись. Подумала я – вдруг придет, чего мальчишек мучить. Не понимают, сердешные. С больницы то я не вернулась. Нельзя, чтобы она пылилась на чердаке. Дом наш скоро завалится. Я знаю, вижу. Покосился весь, горемыка. Крыша вот-вот рухнет. А икона в рушнике завернута, а сверху в мешке холщовом, а мешок это в старом ящике. Напиши Петьке. Пусть поедет, заберет Матушку оттуда.