Татьяна Харитонова - Правый

***

А утром в Москве распрощались на перроне. Меня должна была встретить невестка. Соню с Асей - Любочка. (Кстати, мою невестку тоже зовут Люба, но Сережа называет ее Лаф, Лафуня, Лафуша. И мы ее так называем).

Встретила их девушка в джинсах и курточке. Молоденькая, с озорным хвостиком. Подхватила Сонины вещи, и они пошли к выходу. Ася бежала рядом с рюкзачком на спине, пакетом и знакомым медвежонком в желтом берете.

Невестка застряла в пробке и опоздала минут на тридцать. По московским меркам, это и не опоздание. Поток пассажиров нашего быстроногого поезда схлынул. Я стояла рядом с фонарем и рассматривала от скуки вокзальные часы. Они жили своей размеренной по секундам жизнью. Минутная стрелка замирала в ожидании, а потом вздрагивала и делала неожиданно резкий прыжок в вечность. Ее мудрая подруга, часовая стрелка, никуда не торопилась, ползла еле – еле, почти незаметно для глаза. Стрелка – философ. Никуда не торопясь, всюду успевала. Минутная глупышка дергалась так, по мелочи. Я себя сравнивала с минутной. Хотелось быть ее мудрой подругой, а не получалось. Мне всегда не хватало именно минут, а не часов. Часов почему–то было предостаточно. Странный парадокс. Вообще, с часами у меня сложные отношения. Точнее, никаких. Они у меня не держались никогда. Первые в жизни – часы-кулон - сыграли со мной злую шутку. Их декоративность, цепочка, защелкивающаяся крышечка со стеклом цвета янтаря отвлекали от прямого назначения – показывать время. Я любовалась ими, щелкала крышкой, иногда даже забывая заглянуть внутрь. В итоге: цепочка разорвалась, крышечка отвалилась. И первые в жизни часы отмерили совсем немного. С тех пор часов больше не помню. Были, конечно, но не играли в жизни никакой роли. Я научилась определять время с точностью до десяти минут, чувствовала его. Пунктуальностью, конечно, не отличалась никогда. Сходило мне это с рук. На режимных предприятиях, где эти грехи не прощаются, не работала. А когда появился сотовый телефон – потребность в часах и вовсе отпала. У Лафуни на запястье часики. Лафуня жила, как часовая стрелка. Медленно и верно. Не спешила и успевала. И только пробки не подчинялись ее пунктуальности. А вот и она. Лицо непроницаемое, как новый целлофановый пакет. Безукоризненный макияж, безукоризненная вежливость, точность, элегантность. Безукоризненно отношение к свекрови. Не придерешься, не прорвешься через целлофан пакета. Лунная соната. Такая же холодная и спокойная. Лаф. Не Любаша.

-Как съездили?

-Нормально. Вы как?

- Сережа не смог вас встретить. Объект принимает. Вы эсэмэску его не получали?

-Да. Вчера. А ты как? Бледная.

- На работе запарка. Зато через месяц в отпуск.

- Куда поедете?

-К морю, конечно. Не решили еще, к какому.

Свекровью я была замечательной и тихой. Замечательной, в смысле – замечала все. И молчала при этом. Да и невестка у меня нормальная. Правда, мнение о том, что сын выбирает жену, похожую на мать, не оправдалось. Мы с ней были полными противоположностями. Она была вещью в себе. Аккуратисткой страшной. Все по струночке, все по ниточке. Отглаженные блузки. Я всегда покупала вещи, которые гладить было не нужно. У меня – сковородка, которой двадцать лет, но с которой расстаться не было сил, у нее до блеска натертая посуда, На чем можно было еще так вкусно поджарить картошечки? У нее сковородка тефаль, которая о ней думала постоянно. Моя сковородка обо мне не думала, это точно. И я о ней. Мы были свободны друг от друга. Однажды сын, поморщившись, сказал:

-Мам, выбрось ты свою сковородку, я тебе новую, тефлоновую куплю.

Я всхлипнула и прошептала трагично

– Она мне дорога как память о прошлом.

Рассмеялись. Он ведь юморист у меня. Невестка смеялась редко. Может, со мной ей было совсем не смешно. Наверное, ее кто–то подготовил, что свекровь – это страшная сила, и она держалась от меня на расстоянии. Странно. Я вот задумывалась, почему про тещу столько анекдотов, а про свекровь молчат? Лучше бы и о свекрови так беззлобно смеялись. Так нет же, молчат с чисто женской непредсказуемостью. Я свою свекровь любила. Мы никогда не жили вместе, поэтому она была очень хорошей. Шутка. На самом деле, хорошая. Это я с нее пример беру, не вмешиваюсь ни во что. Стараюсь быть самодостаточной. Я где–то читала, что дети больше всего любят самодостаточных мам. Кто это? Это те, кто не виснет со своими советами и предложениями немедленно покушать супчика «Теплый еще, только сварила». Я заметила, что все чувства у русского человека проецируются на объект через предложение поесть.« Кормить – любить». Больше кормишь – больше любишь. На детях отрываемся по полной. На мужчине. Кормить, наблюдать, как кусает, пережевывает, глотает. Почти интимный процесс. Трудно есть рядом с незнакомыми. Как будто раздеваешься. С близким человеком совместная трапеза – удовольствие ни с чем не сравнимое. Заметила, во время ссоры за столом швыряются вилки, ложки. В лучшем случае с тарелкой уходят в другую комнату, в худшем объявляют голодовку, совсем в крайнем, уходят, хлопнув дверью, а на столе начинает остывать суп, впитавший горечь ссоры и непонимания. Оторваться от зависимости совместного наполнения желудка невозможно. Так невозможен полноценный союз вегетарианки и любителя жареной курицы. Он с ужасом смотрит на листик салата, служащий обедом и ужином одновременно, она брезгливо морщится, слыша хруст перемалываемых зубами румяных куриных крылышек. О какой гармонии может идти речь? Больше года точно не протянут. А вот пара, смачно поглощающая жареную картошку прямо со сковородки, вселяет уверенность в гармонии. И пусть ссорятся иногда на кухне так, что у соседей дребезжат хрустальные рюмки на полке, но совместное покалыванье вилкой в поджаристые ломтики за пояс не заткнешь. Брак долгий и вкусный.

У сына сервировка на уровне. Тарелочки, вилочки, ложечки, салфетки.

-Подайте, пожалуйста, соль?

-Соль? Белая смерть. Сахар – сладкая, в консервах консерванты, в конфетах красители, в колбасе? В колбасе вообще ужас!

Бедный мой мальчик так любил все это смертельно вредное. Но ночная кукушка всегда перепоет дневную .Я быстро поняла, что дети быстро растут и становятся просто друзьями. Хорошими, верными. Никто никому ничего не должен. Вот на этом фундаменте отношения строятся легко и просто. Вот так у меня было с сыном. Мне было легко. Я понимала, как нелепо смотрюсь, когда начинаю хлопать крыльями как наседка у великовозрастных цыплят: куд - куда? Так до сих пор хлопает и кудахчет моя собственная мама, до сих пор видя в пятидесятилетней с хвостиком женщине крохотного цыпленка. И все-таки, как ни старалась, нотки наседки пробивались постоянно. Куда от них денешься? Материнский инстинкт так просто в карман не спрячешь. Тем более отрабатываем мы его по минимуму. Что такое один ребенок, если у женщины тысячи яйцеклеток, которые так и рвутся сделать ее матерью в очередной раз? Физиология научилась с этим справляться. Мы перестали рожать по шестеро детей, как наши бабушки. Но инстинкты куда денешь? Куда денешь желание нянчить, кормить, выхаживать, учить, наставлять? Почему женщине невыносимо отдать сына в армию? Было бы шесть, как раньше, с радостью отправила с плеч долой, за ним еще пятеро требуют заботы и любви. А тут и невестке отдаешь с оглядкой. Вдруг что-нибудь не то с ним сделает. И у меня так, хоть и не признаюсь себе в этом. Мне бы внука, а еще лучше – внучку. Я вообразила, что она будет на меня похожа. Я размечталась, что мне доверят ее воспитание. Я нарисовала себе много разных картинок – я с коляской, я с внучкой в книжном магазине, в театре, в музее. Я покупаю ей платье, все в рюшах и кружевах, я подставляю ухо, а она мне шепчет свои девичьи тайны. Я…