Неизвестно - Еленевский Мытари и фарисеи

В город-герой я катил в полупустом «Икарусе». Водитель, сорокалетний угрюмый мужик в толстом вязаном свитере, устало обронил:

— Скажете, где вам выходить, остановлюсь.

Я был чрезвычайно благодарен ему за такую предупредительность, вежли­вость, вдруг вселившую в меня, не знаю почему, оптимизм.

Вышел у магазина «1000 мелочей», от которого было совсем недалеко до квартиры Анатолия, родственника жены. Автобус аккуратно вписался в реденькое движение разномастного транспорта и исчез за поворотом площади, оставив меня наедине с тем, что называлось огромным городом.

Улицы, подсвеченные желтыми, словно переболевшими лихорадкой, фона­рями и назойливыми огнями рекламы. Дома. Унылые от осенней серости, похожие на вороха изношенных, измятых, пропаленных, простреленных шине­лей, которые за ненадобностью побросали на эту грешную землю, они словно рас­пластались в этих издевательских огнях, кукожась под пронизывающим ветром и ожидая спасения. Поднимавшаяся вверх улица отзывалась негромким эхом на дальний перезвон и перестук трамвая.

Вырвавшийся из-за углов домов ветер, издеваясь над молчаливыми дворника­ми, неустанно махавшими метлами, настырно гнал, кружил в вихре перед собой пестроту медно-желтых листьев, добавляя туда выхваченные из переполненных урн разноцветные обертки, окурки. Стоило сделать пару шагов, как он швырнул все это «богатство» под ноги и начал рьяно хлестать полами шинели по ногам. Куда-то спешившие одинокие горожане подставляли ветру бока, согнутые спины, словно что-то искали в этом огромном городе.

На улице Якуба Коласа у ювелирного магазина стояла продрогшая, нервная толпа, молчаливая, терпеливо сжавшая зубы.

В полутемном коридоре, уставленном высокими деревянными с висячими на крышках замками ящиками, пахло картошкой, полем и землей, еле нашел нужную дверь. Несколько раз нажал на кнопку звонка, но долго не открывали, и я уже собрался уходить, как из-за дерматиновой обивки послышалось неласковое предупреждение:

— Еще раз позвонишь, набью морду! — Кому хозяин собирался бить морду, он так и не прояснил, но мое появление посчитал для себя полной неожиданностью, хотя Надежда предупредила о моем вылете в Минск и про­сила приютить на некоторое время. Он сразу завел разговор о том, что боль­ше всего волновало: — Понимаешь, мои уехали в деревню, в холодильнике, кроме холода, ничего. Видишь? — Он размашисто открыл дверцу холодиль­ника и продолжил, словно мы только полчаса назад как расстались и теперь опять встретились для посещения этого самого холодильника: — Хлопцы вчера заходили, подчистили все. Понимаешь, на заводе полный бардак. Пол-нн-ыый! — казалось, он сейчас завоет. — Дома уже пятый день сижу. На месяц всех отправили за свой счет, козлы беловежские. — Он вздохнул. —

Был бы у меня этот счет, я бы месяц к этим козлам беловежским не появился. Бартер, видишь ли, не устраивает. А ты надолго или как?

От моего ответа зависело все его дальнейшее поведение.

— Да нет, если позволишь, приведу себя в порядок. Мне к девяти в штаб. Думаю, все решу в один день.

— Порядок — это ныне дефицит преогромный. Скажи, в армии такой же бардак?

Я пожал плечами:

— А что?

— Служить собираешься? — Ты перед рабочим классом не циркуй! Мы здесь вчера решили, что надо срочно звать американцев.

— Зачем? — усмехнулся я. — Они же наши противники.

— Для тебя, может, и враги, а для рабочего класса единственная надежда. Не позовем американцев, придут китайцы. А у них, как мне известно, дела обстоят похуже, чем в Вашингтоне. Так что выбор за нами, и он в пользу американцев. — Анатоль аккуратно составил в ряд на кухонном столе пустые бутылки, немое свидетельство вчерашнего напряженного разговора рабочего класса о текущем моменте, пригладил широкой ладонью курчавые черные волосы, делавшие его похожим на цыгана. — Слушай, как у армии с финансами? Я к тому, что, пока ты будешь приводить себя в порядок, я в круглосуточный сбегал бы, он здесь недалеко, — он опять прошелся по своим кудрям и хитровато взглянул на меня. В детстве его укусила змея, и после этого один глаз у Анатолия заметно косил, за что от друзей получил кличку «Косыгин», которая исправно заменяла ему фами­лию в родном поселке. В армию не призвали, и он, окончив в Пинске профтех­училище, остался работать в местной механизированной колонне, участвовавшей в мелиорации полесских болот. Был мастеровитым и трудолюбивым парнем, из тех, к которым любое начальство всегда благоволило, прощало разные промахи. Заведующий мастерскими худенький жилистый Иван Космич буквально трясся над Толиком, не давая его никому в обиду:

— А над кем же мне еще трястись? Кто еще так, как Косыгин, все сделает по высшему классу? Да никто! Он всегда выручит. У него голова косыгинская.

Некоторые мужики и впрямь считали его кличку фамилией и по этому поводу над Анатолием частенько подтрунивали:

— Косыгин, тебе простор нужен, закиснешь в поселке.

— Да будь я Косыгиным, уж точно бы в Минске каким-нибудь заводом руко­водил.

Если кто начинал расспрашивать, не приходится ли он случайно каким- нибудь родственником председателю Совета министров СССР Косыгину, Анато­лий хитровато щурился:

— Да как сказать! — чем всегда оставлял спрашивавшего один на один со своими предположениями.

К огромному огорчению Космича, Анатолий поступил в Минск на заочное обучение в какой-то институт и вскоре заявил, что намерен перебраться в сто­лицу.

— Толик, не дури, здесь не сегодня завтра бригадиром будешь, — убеждал его Космич, нервно теребя полы старенького пиджака, никак не справляясь с ролью уговаривающего.

— Тут бригадиром, а в Минске министром, — посмеивались над его напрас­ными уговорами мужики.

Покорение столицы быстро подняло Анатолия до уровня начальника цеха, где на какое-то время застопорилось, а затем так же быстро пошло по нисходящей. Надежда, бывшая в курсе семейных дел брата, сокрушалась:

— Рюмка довела.

Взяв деньги, Анатолий мгновенно скрылся за бесшумной дверью, и пока я брился, гладил форму, на кухне уже запрыгала на сковородке докторская колбаса, обрамленная обжаренной картошкой, призывно свистел чайник.

— По граммульке для поднятия боевого духа, — Анатолий с достоинством хозяина неспешно открыл бутылку водки и так же медленно нацелился на стака­ны. — Или тебе уже после боевого вылета?

Я покрутил головой, давая понять, что бутылка в его полном распоряжении.

— Вот и ладненько, — он радостно поднял стакан, — а я за американцев, за китайцев, и за японцев, за.— Он неспешно выпил, медленно поставил стакан на стол. — Одним словом, за всех, кто поможет выкарабкаться из этого дерьма. Вот угораздило меня родиться в такое время. Батьке война на плечи, а мне перестрой­ка с ее радостными последствиями. Окроплю-ка я эту гадость еще граммулькой, иначе от избытка независимых чувств и свихнуться недолго. Спасибо козлам беловежским, жаль, не нашелся умный да не устроил там на них охоту. Слушай, если у тебя что не очень заладится, так дуй прямо ко мне. Лады? Вот и договори­лись, а заладится, тем более, удачный боевой вылет вспрыснем. Ты уж извини, что сдачу не вернул, я тут в холодильничек еще одну поставил. Рабочий класс думает про запас! Меня тут один фирмач к себе сватает. Хорошие деньги предлагает.