Санин Евгений - Денарий кесаря

Лейтенант подмигнул Василию Ивановичу и, оторвав трубку от уха, протянул ее так, чтобы было слышно обоим.

- Да дело в том, что я, кажется, его очень подвел! – услышал Василий Иванович взволнованный голос начальника партии. – И вас – тоже… Я ведь совсем забыл, что попросил его отвезти только что найденный крест в Керченский музей на консультацию! Совсем замотался с делами и только что вспомнил. Простите, простите меня за прежний звонок!

- Хорошо! Крест я сегодня же сам привезу вам, но взамен вы дадите мне письменное подтверждение только что сказанным словам! – сухо сказал лейтенант и, положив трубку, сплюнул: – Я же говорил, угорь!

Он посмотрел на ожидающего своей участи задержанного и подбадривающее улыбнулся:

- Ну вот теперь, кажется, все в порядке. Протокол я перепишу. Понятые потом его подпишут. Они у меня энтузиасты, сами за правду борются.

Сказав так, участковый быстро переписал протокол, попросил Василия Ивановича подписать его и уже дружеским тоном предложил:

- А давайте я вас сам до станции довезу? И билет помогу купить. В Крыму с этим делом не так-то просто! Все-таки же начало сезона…

- Спасибо! – поблагодарил Василий Иванович и потянулся к афинской тетрадрахме, но лейтенант тут же прикрыл ее рукой.

- Простите, но эти монеты я вынужден оставить у себя!

- Как это?! – ахнул Василий Иванович и услышал безжалостное:

- С крестом, слава Богу, все обошлось. Теперь он наверняка будет сдан государству. Но с монетами я ничего не могу поделать, так как успел сообщить о них по инстанции. Вы, конечно, можете написать заявление с точным указанием – где, когда и у кого приобрели их. Но вряд ли это поможет. По крайней мере, на моей памяти такого еще не случалось…

Страдальчески поглядывая на афинку, Василий Иванович все же написал заявление и, выйдя из отделения вместе с лейтенантом, сел в люльку мотоцикла.

Понятые, не знавшие ничего, проводили его суровыми взглядами.

А он ехал, подставляя лицо встречному ветру, и думал о том, что без любимой монеты вся коллекция разом потускнела и стала неинтересной. Как-то сразу, вдруг расхотелось ездить в клуб. И тут он понял, что это был как раз тот случай, когда его услышал и помог Сам Бог! Услышал и – таким вот образом, после которого до сих пор были слабыми колени и подрагивали пальцы – помог избавиться от, казалось бы, неисцелимой страсти!..

«И потом - у меня ведь Настя есть! – неожиданно вспомнил Василий Иванович и заулыбался от радости: – Конечно же, Настя!!! Она мне сейчас как никогда нужна! Скорее, скорее домой! – мысленно заторопил он и без того мчавшегося на предельной скорости лейтенанта. – Она и поймет, и утешит, и поможет как можно быстрей забыть потерю самой любимой на земле вещи…»

6

И тогда он понял всё…

Добравшись до своего города, Василий Иванович первым делом позвонил Насте с вокзала.

Телефон не ответил.

«Возможно, решила не брать трубку, пока меня нет!» – подумал он и, торопясь, сел в уже отходивший автобус.

Выйдя на своей остановке, он, снова рискуя попасть под машину, перебежал через дорогу. Прыгая через ступеньки, поднялся на свой этаж и нажал на кнопку звонка в ожидании знакомо приближающихся шагов.

Дверь не открылась.

Вспомнив, что Настя никогда без предупредительного звонка не подходила к двери, он открыл ее своим ключом и, ворвавшись в коридор, радостно крикнул:

- Настя!

Ответа тоже не было!

«Странно, - подумал Василий Иванович. – В магазин, что ли, пошла?»

На кухне, куда он заглянул в первую очередь, было как-то не по-жилому пусто. Ни одной тарелки на столе. В хлебнице он не нашел хлеба, да и чайник оказался совсем холодным.

Заподозрив неладное, Василий Иванович, шепча: «Прости, Настенька, я только на секунду!», метнулся в Настину комнату и обнаружил, что здесь не осталось ничего из ее вещей.

Не понимая, что бы все это могло значить, он прошел в свой кабинет и сразу увидел вложенный в пишущую машинку лист бумаги. На нем было напечатано:

«Прости. Я вынуждена уехать. Это был – он».

Ниже, чтобы у него не оставалось сомнений, что письмо от Насти – стояла ее подпись…

И тогда он тяжело опустился на стул.

И понял всё…

Сколько он так просидел – час или год – спроси кто у него, и он бы не знал, что ответить.

Его охватило чувство, похожее на то, что было с коллекцией, после того, как у него отобрали афинку. Только на этот раз пустым и ненужным показалось – все… Даже сама жизнь.

Он остался без любимой работы, без любимого занятия и вот, наконец, без любимой…

«Зачем тогда куда-то ходить, есть, дышать? Зачем вообще – жить?» – подумал он вдруг. И, придя к такому выводу, тяжело поднялся со стула, вышел из квартиры, снова сел на автобус, доехал до площади, вошел в храм. Не отдавая отчета в том, что делает, купил свечу. И спросил у женщины из киоска, которая почему-то сегодня работала внутри храма:

- Скажите, а где здесь свечу за упокой можно поставить?

- Вон там, - показала она на горящие перед Распятием свечки и с участием спросила: - У вас кто-то умер?

- Да нет, – потерянным голосом отозвался Василий Иванович. – Я хочу поставить ее по самому себе!

И было в его глазах и тоне что-то такое, что женщина всплеснула руками и выбежала из храма.

Василий Иванович поставил свечу. Попросил прощения у Бога, потому что понимал, что собрался сделать то, чему нет оправдания ни в этой жизни, ни в Вечности. И еще не решив, как он сделает это, низко опустив голову, медленно направился к выходу.

Дойдя до открытой двери храма, он скорее почувствовал, чем увидел, что впереди кто-то есть, понял голову и замер.

Перед ним, загораживая, как недавно участковый дорогу, стоял… отец Пафнутий.

- Ну, и что хорошего ты надумал? – строго спросил он. – То зовет: «Беда, помогите!», а то сам в такую беду лезет, в которой ни я, ни кто-то другой уже никогда не смогут тебе помочь! Надо же, до чего додумался: свечку за упокой по живому себе ставить! А ну-ка пошли ко мне! – строго приказал он и, повернувшись, вышел из храма.

Василий Иванович послушно последовал за ним…

В келье старца было тихо и мирно.

Горела перед образами лампада.

Отец Пафнутий, скрывая стон от какой-то жившей в нем боли, присел на краешек своей кровати и с таким участием посмотрел Василия Ивановича, что тот, едва удерживая слезы, принялся жаловаться ему на то, что лишился всего самого дорогого в жизни...

- Да и раньше эта жизнь не особо баловала меня – одна болезнь сердца чего стоит!.. Ведь я всегда ходил под угрозой приступа. Чуть поволнуешься, не доспишь, побежишь и сразу толчок в груди: стоп! Ни куда пойти, ни что-то особо сделать – и так все время, сколько себя помню… Я даже на танцах и в ресторане не был ни разу в жизни! Ну, скажите, за что… за что это всё мне?!