Экономцев Игорь - Обетованный остров

В очаге в центре мегарона весело потрескивали поленья, излучая приятное тепло. Блики огня играли на стенах и как будто оживляли изображенные на них сцены охоты. Вот гончие собаки преследуют лань. Одна из собак уже впилась в нее зубами. Загнанное животное, напрягая последние усилия, пытается сбросить с себя смертельную ношу и освободиться от преследователей. Голова лани в смелом ракурсе повернута назад. Ее огромные влажные глаза устремлены к приближающейся колеснице, на которой стоит девушка в голубом хитоне, увлеченная, азартная. Одной рукой она управляет лошадьми, в другой держит копье, нацеленное на лань. Это Этра — дочь Питфея.

— Завидую тебе, Питфей, — сказал, наконец, Эгей, — боги не дали тебе мужского потомства, зато подарили прекрасную дочь. Конечно, трудно бывает с детьми, но еще труднее без детей. Дело тут не только в обычных человеческих радостях. Отсутствие прямого наследника делает мое положение двусмысленным и невыносимым.

— Ты имеешь в виду Палланта?

— Не только Палланта... Но прежде всего, конечно, его. Я попробовал было откровенно с ним объясниться, вызвал его к себе и сказал: «Брат, ты помнишь то время, когда мы, четверо сынов Пандиона, восстали против узурпаторов, захвативших власть в Афинах. Будучи изгнанниками, мы крепко стояли друг за друга. Что же теперь нас разделяет? Я бездетен. Тебе боги дали многочисленное потомство. После меня власть в Афинах перейдет к тебе и твоим сыновьям». — «Государь, — ответил Паллант, — ты достаточно крепок для того, чтобы иметь детей. Мы не хотим быть наследниками». И что же! На третий день после нашей беседы мои слуги перехватили письмо Палланта к царю Эдипу, из которого видно, что они давно находятся в тайном заговоре против меня.

— Видимо, Паллант на самом деле не хочет быть наследником.

— Да, Питфей. Он хочет быть не наследником, а царем и как можно скорее, опасаясь, что боги все-таки дадут мне потомство. Но страшат меня не козни Палланта, а интриги Фив и Мегар, заинтересованных в ослаблении Афин. И хуже всего то, что брат находит поддержку у знатных афинян. Они, я знаю это, не любят его, необузданного и жестокого, однако вынуждены считаться с тем, что Паллант и его сыновья рано или поздно станут царями... Даже если я изгоню его из Афин.

— А почему бы тебе и в самом деле не изгнать его?

— Но ведь это ничего не изменит. И, к тому же, находясь в Афинах, он у меня на глазах.

— Даже сейчас, когда ты здесь?

— Он мой брат, Питфей...

— Прости меня. Давать советы, конечно, легче всего. Ко мне на днях приехал Тиест. Такое же сокровище. Он что-то не поделил с Атреем — женщину или царскую власть, скорее всего, то и другое. Отныне я вынужден терпеть его здесь.

— Питфей, я очень устал... И все чаще мне в голову приходит мысль — не отказаться ли самому от власти, не уступить ли ее Палланту ради собственного спокойствия и блага всех остальных? Я уверен, что ты позволишь мне провести остаток моих дней рядом с тобой в Трезении.

— Я всегда рад видеть тебя, Эгей, и я буду счастлив предоставить тебе приют в моем городе, если ты примешь такое решение. Но я думаю, что ты поступишь неблагоразумно, уступив свою власть Палланту. Пойми меня, неустойчивая и опасная обстановка существует сейчас не только в Афинах, она всюду. Наше спасение и благополучие зависят от зыбкого равновесия, которое установилось среди ахейцев и во всей икумене. Один неверный шаг и произойдет катастрофа! Представь себе, что Паллант, а вместе с ним Мегары, где правит твой брат Нис, примкнут к фиванскому союзу. Не приведет ли это к их открытому столкновению с Пелопоннесом и кровопролитным войнам? Эдип — наш враг, но он мудрый человек. Правитель Микен, хотя и не блещет умом, зато весьма осторожен. Но все ли зависит от мудрости Эдипа и осторожности Эврисфея?

— Может быть, Паллант и не пойдет на союз с беотийцами?

— Но не ты ли сказал мне, что он уже находится в тайном сговоре с Эдипом. Главное же — он необуздан! Паллант — безответственный человек. Он опасен. Таких людей нельзя допускать к власти, особенно сейчас, когда мы находимся на грани от катастрофы.

— Ты имеешь в виду войну с Фивами?

— Не только это и не столько это. Главная опасность — война с Востоком, с Азией. Ослабление Хеттской державы пробудило в алчных душах жажду наживы и желание сокрушить торговых конкурентов — Тир, Милет, Трою. Безумцы не понимают, что в этой войне поражение ахейцев было бы для них наименьшим злом, но истинной катастрофой была бы их победа.

— Ты любишь говорить парадоксами, Питфей.

— Не я говорю парадоксами. Парадоксальна жизнь.

— И все-таки объясни мне, Питфей, почему победа ахейцев может обернуться для них катастрофой?

— Это очень просто. Ты, я думаю, согласишься со мной, что наше благополучие зависит не только от нас самих, но и процветания тех, кого мы по недомыслию называем своими врагами. Ты посмотри на эту бедную каменистую землю. Свое у нас — только оливки и виноград, и одаренные неугомонные люди — мастера, художники и матросы. Нам нужны мир и торговля. Люди хеттской земли, люди Ассувы — это щит от диких народов Севера. Разве можно радоваться их неудачам? Если бы не троянцы и их союзники, орды варваров дошли бы до Египта, все сметая на своем пути. Пусть они не достигли бы берегов Пелопоннеса, но они разрушили бы Трою, Тир, Угарит и Фарос. А без них наши города пришли бы в запустение. Мы стали бы дикими пастухами, как наши предки, если не превратились бы в троглодитов — пещерных людей, не знающих слова и закона.

— Возможно ли это, Питфей? Могут ли стать дикарями те, кто вкусил божественной мудрости?

— В каждом из нас живет дикарь, и все мы живем на вулкане безумия.

Взглянув в глаза Питфея, Эгей невольно вздрогнул. Его всегда смущал и тревожил, и в то же время влек к себе странный гипнотизирующий взгляд чуть раскосых восточных глаз его друга. Он видел в нем отражение холодной рассудочности, доходящей до отрицания всего святого. Но в этот раз его поразило другое. Он почти физически ощутил, что там, в глубине этих раскосых глаз, скрывается темная, загадочная сила, еле сдерживаемая нечеловеческим усилием воли. У Эгея не возникло ни малейших сомнений относительно того, что произошло бы, если бы эта сила вдруг вырвалась наружу — катастрофа! Он закрыл глаза и слегка отпрянул назад.

— Где же выход? — растерянно прошептал Эгей.

— В равновесии. Чрезмерная мудрость так же опасна, как и безумие. Все чрезмерное опасно — и мудрость, и любовь, и добродетель. Поэтому боги не любят ничего чрезмерного и жестоко карают за это. Вспомни моего деда Тантала. Знаешь, что я тебе скажу? — Порой мне кажется, что весь мой род проклят богами. Мы как прокаженные. Соприкосновение с нами несет несчастье людям.