Питер Сингер - Освобождение животных

Другой писатель Лорд Честерфильд обращался к природе вместо Бога: «Мои сомнения

оставались непримиримыми относительно применения в пищу еды после уничтожения

живых существ, поразмыслив я убедился в соответствии этого общему порядку в

природе, где первым ее принципом выступает добыча сильным более слабого». Считал

ли Лорд Честерфильд, что такое оправдание каннибализма не будет учтено. Бенджамин

Франклин пользовался точно таким же аргументом (слабость его осветил Вильям Пэли)

— это оправдание тех, кто возвращался к мясной диете после нескольких лет

вегетарианства. Так, в своей «Автобиографии» он подробно излагает, как был

приглашен на рыбную ловлю друзьями, и он заметил, что некоторую рыбу они ловили,

чтобы отдать ее на съедение другой рыбе. Тогда он сделал вывод: «Если вы поедаете

один другого, то я не вижу причин, почему я не могу съесть вас». Франклин, по

крайней мере, был благороднее тех, кто применял этот аргумент, т.к. соглашался, что

пришел к этому заключению только после того, как рыба оказалась на сковороде и как

начала пахнуть «восхитительно хорошо». И он добавил, что одним из преимуществ

быть «разумным творением заключается в том, что можно обосновать то, что хочешь

сделать».

Это также дает возможность для глубокого мыслителя избежать конфронтации с

хлопотными вопросами диеты путем рассмотрения ее слишком глубоким образом,

чтобы человеческий разум был в состоянии постичь это. Как писал Д-р Томас Арнольд

Регби: «Главным содержанием факта сотворения животных является для меня тайна,

настолько покрытая болью, что я не осмеливаюсь к ней приблизиться». Эта позиция

разделялась французским историком Мишле; будучи французом, он выражает ее менее

прозаично: «Жизнь животного покрыта тайной! Обширный мир мыслей и немых

страданий. Вся природа протестует против варварства человека, которого нельзя

понять, который унижает, оскорбляет и мучает своих собратьев, стоящих ниже его.

Жизнь, смерть! Ежедневное убийство, которое питает за счет животных, эти тяжелые и

горькие проблемы безжалостно теснятся перед моим разумом. Несчастное

противоречие. Давайте надеяться на существование другой сферы, в которой основание

и жестокие судьбы не коснуться нас». Историк Мишле, казалось, верил, что мы не

можем жить без убийства.

Другим, кто признает утешение грехом в том, что мы не можем жить без того, чтобы не

убивать, был Артур Шопенгауэр. Шопенгауэр оказал большое влияние на процесс

проникновения восточных идей на запад и в нескольких пассажах он показал

контрасты между «отвратительным» отношением к животным, преобладающем в

западной философии и религии с таковыми в буддийской и индуистской сфере. Его

стиль изложения и полемики — острый, презрительный, насмешливый со множеством

острого критицизма западных позиций — звучит вполне современно даже сегодня.

После ряда обычных острых пассажей, Шопенгауэр быстро сосредотачивается на

вопросе убийства ради пищи. Он приходит к отрицанию, что человечество способно

жить и выжить без убийства для питания (он прекрасно знаком с ситуацией в Индии в

этом отношении), но свое мнение он провозглашает так: «Без животной пищи в

условиях Севера человеческая раса не сможет даже существовать». Хотя Шопенгауэр и

не ставит исходным пунктом вопрос о географических различиях, он добавляет, что

смерть животного должна быть выполнена как можно более «легким способом», при

помощи хлороформа.

Даже Бентам, ясно изложивший необходимость расширения прав существ

нечеловеческого происхождения, закончил изложение своей точки зрения так:

«...имеется очень хорошее объяснение, почему мы причиняем им страдания, потребляя

их в пищу, поскольку нам нравится есть; мы делаем лучше для них и никогда не делаем

хуже. Они не имеют этого длинного затяжного периода предчувствия и ожидания

будущей нищеты и несчастий, который мы имеем. Они обычно страдают и умирают на

наших руках и всегда как можно быстрее и посредством способа, причиняющего

наименьшую боль, чем тот, который неизбежно ожидал бы их, находись они в

природных условиях».

Как бы тщательно не прорабатывались теоретические возможности малоболезненного

убийства, массовые убийства животных для питания не будут и никогда не были

малоболезненными. Когда Шопенгауэр и Бентам писали свои труды, забой животных

был еще более ужасающим делом, чем сегодня. Животных принуждали покрывать

большие расстояния пешим прогоном, направляясь на бойню погонщиками,

заинтересованными лишь в том, чтобы закончить перегон как можно скорее. Стадо

может провести в пути два или три дня, пока попадет на забойный двор, находясь это

время без пищи и, возможно, без воды; затем они будут зарезаны варварскими

методами без каких либо форм предварительного оглушения. Несмотря на

патетические слова Бентама, они после пережидания в загоне войдут в забойный двор и

ощутят обонянием запах крови их товарищей.

Вильям Пэли, так же, как и Дарвин, придерживался по отношению к животным

нравственной позиции ранних поколений, хотя он и снес интеллектуальные

фундаменты этих позиций. Он продолжал обедать мясом тех самых существ, которые,

как он говорил, были наделены талантами и способностями любви, памяти,

любознательности и симпатии друг к другу. И он отказался подписать петицию,

обращенную RSPCA (Королевское общество по предотвращению жестокого обращения

с животными) в прессу о законодательном контроле над экспериментами на животных.

Его последователи сошли с избранного ими пути, заявив, что хотя человек и является

частью природы и происходит от животных, это не дает оснований для пересмотра и

изменения его статуса. Отвечая на обвинение, что идеи Дарвина подрывают

достоинство человека, наибольший защитник Дарвина Томас Гексли сказал: «Нет

никого более убежденного, чем я, что громадная пропасть между цивилизованным

человеком и животными... наша почтительность и благодарность за благородство

человечества не будет уменьшаться от знания того, что человек по своему составу и

структуре — одно из животных...»

Здесь мы более ясно видим идеологическую природу обоснования и оправдания

использования нами животных. Это очерчивает отличительную характеристику

идеологии, задача которой противодействовать опровержению. Если из-под этой

идеологической позиции фундаменты были выбиты, то новые фундаменты должны

были быть найдены, иначе идеологическая позиция окажется в подвешенном