Питер Сингер - Освобождение животных

животных, приняли, что животные чувствуют боль. После описания подтверждения

поведенческих реакций, подтверждающих это, Комитет защиты диких животных

заключил: «...Мы верим, что физиологические и, особенно, анатомические

характеристики полностью оправдывают и укрепляют здравую веру, что животные

чувствуют боль». И после обсуждения эволюционного значения боли они заключили,

что боль — «признак биологической полноценности», и то, что животные «реально ее

чувствуют». Они тогда продолжали рассматривать другие формы страдания, чем

просто физическая боль, и добавили, что они поняли, что животные страдают от

острого страха и ужаса». В 1965 году Британская правительственная комиссия по

экспериментам на животных и по благосостоянию животных в сельском хозяйстве

согласилась с этим, заключая, что животные являются способными к страданию и от

прямого физического воздействия, и от страха, беспокойства, напряжения и так далее.

Этим можно и было бы закончить нашу аргументацию, но есть еще одно возражение,

которое нужно рассмотреть. Имеется, в конце концов, один поведенческий признак

человека, который не характерен для животных. Это — развитый язык. Животные

могут общаться друг с другом, но не столь сложным способом, как это делаем мы.

Некоторые философы, включая Декарта, заключают, что люди могут сообщить друг

другу о своем опыте боли детально, а животные не могут. (Интересно, что граница

между людьми и другими видами может исчезнуть, если шимпанзе выучит язык). Но,

как ранее заметил Бентам, способность использовать язык не связана со способностью

страдать, поэтому не может служить основой для дискриминации. Это можно

объяснить двумя способами. Сначала есть некое заключение философской мысли,

происходящее от некоторых учений, связанных с влиятельным философом Людвигом

Витгенштейном, который утверждает, что мы не можем быть вполне сознательными

созданиями без языка. Это положение кажется мне очень неправдоподобным. Язык

может быть необходим на некотором уровне так или иначе, но состояние боли более

примитивны и не имеют ничего общего с языком.

Второй и более легкий для понимания путь соединения языка и существования боли

состоит в том, что мы не всегда говорим, что испытываем боль. Однако, этот аргумент

также неудачен. Как указала Джейн Гудалл в своем исследовании шимпанзе «В тени

человека», — выражения чувств и эмоций языком не столь важны. Мы часто

обращаемся к нелигвистическим способам общения типа рукопожатия, объятий,

поцелуев и так далее. Основные сигналы, которые мы используем, чтобы передать

боль, страх, гнев, любовь, радость, удивление, половое возбуждение и много других

эмоциональных состояний, не принадлежат только нашему виду.

Чарльз Дарвин предпринял обширное исследование этого вопроса в книге «Выражение

эмоций у человека и животных», где обращает внимание на бесчисленные

нелингвистические способы выражения. Просто сказать «я испытываю боль» может

быть недостаточным для заключения, что сказавший ее испытывает, потому что люди

часто лгут. Даже если имелись более сильные основания для отказа приписать боль

тем, кто не имеет языка, это не повлияет на наши выводы. Младенцы и маленькие дети

не способны использовать язык. И поэтому надо отрицать, что ребенок может

страдать? Если он может страдать, то язык тут ни при чем. Конечно, большинство

родителей понимает реакции своих детей лучше, чем реакции животных, но это лишь

подтверждает, что мы больше знаем свой вид, чем животных. Те, кто изучили

поведение других животных, и те, кто имеют домашних животных, очень быстро

становятся способными понимать их реакции, порой даже лучше, чем реакции ребенка.

В случае шимпанзе Джейн Гудалл, которых она наблюдала — один из примеров этого,

хотя это качество может проявиться и у тех, кто наблюдает вид, менее связанный с

нашим собственным. Два среди многих возможных примеров — наблюдения Конрадом

Лоренсом гусей и галок и изучение поведения рыб Тинбергеном. Также, как мы можем

понимать поведение ребенка в свете взрослого поведения человека, мы можем

понимать поведение другой разновидности в свете нашего собственного поведения, и

иногда мы можем понимать наше собственное поведение лучше в свете поведения

другой разновидности.

Поэтому можно заключить: нет причин, научных или философских, отрицать чувство

боли у животных. Если мы не сомневаемся, что другие люди чувствуют боль, мы не

должны сомневаться, что другие животные тоже ее чувствуют.

Животные могут чувствовать боль. Как мы заметили ранее, нет никакого морального

оправдания причинения боли животным. Но как выразить это в терминологии? Чтобы

предотвратить недоразумения, я разъясню, что под этим подразумеваю. Если я ударю

лошадь по крупу, лошадь, возможно, почувствует небольшую боль. Ее кожа достаточно

толстая и защищает ее от таких ударов. Если я хлопну ребенка таким же образом, он

будет плакать и, возможно, почувствует боль, поскольку его кожа более чувствительна.

Так что хуже ударить ребенка, чем лошадь, если оба удара равны по силе. Но есть и

создания, которым такой удар причинит боли больше, чем ребенку. Поэтому, если мы

считаем, что нельзя причинить боль ребенку, то почему считаем возможным причинять

боль другим существам? И не отрицательный результат тут причина.

Имеются другие различия между людьми и животными, которые порождают иные

сложности. Нормальные взрослые люди имеют умственные способности, которые в

некоторых обстоятельствах увеличивают силу страдания в сравнении с животными в

тех же самых обстоятельствах. Если, например, мы решили совершить чрезвычайно

болезненные или смертельные научные эксперименты на нормальных взрослых людях,

используя общественные парки для этой цели, каждый совершеннолетний, вошедший в

парк, испугается этого. Появившийся ужас увеличит страдания от боли эксперимента,

те же самые эксперименты, совершаемые на животных, породят меньшее количество

страдания, так как животные не имели бы такого страха. Это не означает, конечно, что

можно совершать такие эксперименты на животных, но только, что можно в случае

необходимости для этого использовать животных. Но надо заметить, что тот же самый

аргумент позволяет использовать детей — возможно сирот, или неполноценных людей

для экспериментов, так как они бы до конца не осознавали, что с ними происходит.

В таком понимании животные, дети и неполноценные люди находятся в одной