Бузинин Владимирович - Бузинин Сергей Владимирович. Последняя песнь Акелы-2

Мы ад пройдем, в небеса воспарим,

Мы тех восславим, кто не предаст.

Поем отваге и храбрости гимн,

И слышит наша Африка нас.

Он только начал выводить первую строчку припева, как стоящая вокруг толпа вдруг подхватила: “Будем же героями!” и до самого конца продолжала подтягивать певцу. Пели все, все без исключения. Путаясь в словах, захлебываясь слезами, просто мыча в такт, но люди пели. И Лев, с ужасом и одновременно с гордостью подумал, что в неведении своем, сочинил Гимн! Он только что дал жизнь словам, которые переживут и автора, и всех присутствующих.

Выполнить своё обещание и повторить песню на русском он не смог по вполне тривиальным причинам. Во-первых, вокруг стоял невообразимый шум и гам, а во-вторых, руки певца были заняты. Одной, он, словно солдат переходящий реку, удерживал над головой гитару, а вторую тряс Де Ветт.

- У меня просто нет слов! – задыхаясь от переполняющих его чувств, выдохнул обычно хладнокровный до невозможности полководец. – Вы...вы просто не представляете, как я вам благодарен! Да что я! Мы все вам благодарны, господин Троцкий! Любая награда за вашу песню, включая все золото моей Родины, покажется смешной и нелепой...Но, может быть, так я смогу хоть немного отблагодарить вас, мой друг!

Перестав трясти руку певца, Де Ветт нахлобучил на голову Льва свою шляпу – некогда щегольский котелок со следами пулевых отверстий и повязанный белой шелковой лентой.

- Это, конечно, несколько неказистый подарок, – чуть смущенно буркнул генерал. – Но она счастливая. Можно сказать – заговоренная... А еще я предлагаю вам продолжить службу в моем коммандо, – бур вновь ухватился за руку молодого человека, как за спасительный круг. – Соглашайтесь. Такую честь я предлагаю далеко не каждому.

Лев чуть смущенно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

- Честь и в самом деле велика, но простите великодушно, господин Де Ветт, лучше я останусь служить с рядом друзьями. Бур внимательно посмотрев в глаза Троцкому, понимающе кивнул и более к разговору о смене места службы не возвращался.

Весь следующий день Троцкий пытался хотя бы немного отоспаться, но попытки были тщетны, его постоянно будили. Дабы дать другу хоть немного отдохнуть, Арсенин затащил полусонного и вяло отбивающегося Льва в блиндаж, выставил у входа вооруженный караул, а сам на пару с Туташхиа уселся неподалеку, заворачивая поклонников на дальних подступах. Через пару дней волна восторга стала чуть меньше, но, тем не менее, вечерние концерты собирали почти всех, способных стоять на ногах.

Г Л А В А П Я Т А Я

10 марта1900 года. Мафекинг.

Едва стоило закончиться ужину, как в лощину, расположенную в полумиле от линии окопов, заполняя пространство перед самодельным дощатым помостом, начал стекаться народ. Приподнявшись с лавочки, установленной заботливыми земляками из второй роты, Лев удивленно присвистнул. Похоже, что на сегодняшнее выступление собрались все, кроме часовых на аванпостах, небольшой группы артиллеристов и их охраны из Гэйм Три. Еще не хватало Де Ветта, Максимова и группы старших офицеров, но те как засели в палатке командующего после обеда, так до сих пор её не покидали. Решив далее не затягивать с началом (несчастливцы из свободной смены, обязанные сменить часовых, уже нервно покуривали и шепотком обсуждали, под каким благовидным предлогом с разводом по постам припоздниться), Лев ободряюще подмигнул Максу, барабанщику, поддерживавшему его во время первого выступления, и решительно ударил по струнам. Сбоку уже привычно рокотнул барабан и, тысячи голосов, вслед за певцом, подхватили строки Гимна. В принципе, ни в гитаре, ни в барабане необходимости не имелось, их всё равно никто не слышал, но и Лев, и Макс честно акомпанимировали рвущим ночную тишину словам. Троцкий еще раз оглянулся на компаньона. Тот, прикрыв глаза, вдохновенно отбивал ритм и во весь (надо сказать, достаточно красивый) голос, подпевал. После первого выступления Лев предлагал барабанщику петь вместе, но Макс почему-то покраснел и заявил, что единственно, чем сможет помочь солисту, так это барабанным боем.

Похоже, что этой ночью и часовые не столько выполняли свои обязанности, сколько, обратясь лицом в сторону поющих, вслушивались в рев голосов в лощине, и потому, передвижение группы англичан, усердно тащивших какой-то агрегат, осталось незамеченным.

- Ишь ты, поют, сволочи, как будто и войны нет. Надрываются, – надсадно прохрипел английский капрал, утрамбовывая станину самодельной мортиры поглубже в грунт. – Слышь, старшой, может, прям счас и бахнем? А?

- Погоди ты, со своим “бахнем”, – устало отмахнулся сержант, выверяя наводку ствола. – Господин полковник ясно сказал – стрелять только после того, как городская артиллерия заговорит. Тогда, глядишь, нашу позицию не сразу и рассекретят. А коли так, то, значит, мы не зазря эту дуру сюда перли, – англичанин с досадой пнул лафет сапогом. – И мы под шумок этим поганцам подарков-то нашвыряем...

Ждать пришлось почти час. Воспользовавшись временной паузой, почти весь отряд, за исключением капрала и сержанта, уснул. И когда командир в очередной раз осторожным шепотом предложил любителю “побахать” заткнуться, ночное небо разорвал гул орудийной канонады. Сержант облегченно вздохнул, перекрестился и, отдавая капралу приказ, начать огонь, махнул рукой. Тот радостно осклабился и рванул на себя шнур.

Видит Бог, если бы он знал, к каким последствиям приведет его выстрел, он бы предпочел пойти под трибунал, но не стрелять. И полковник, и сержант были правы – позицию артиллеристов до утра так и не нашли. Вот только легче от этого не стало, ни одному, ни другому...

На неожиданный ночной артобстрел никто не обратил внимания. Вражеские снаряды бесполезно рвались в пустых окопах передовой линии и до концертной лощины долететь не могли даже теоретически. И потому, когда стальной болид, выпущенный из самодельной мортиры, с противным визгом пролетел над головами, никто даже не двинулся с места. До тех пор, пока оранжево-грязное облако разрыва не накрыло разлетевшийся на щепки помост.

Комья земли еще барабанили по шляпам и пробковым шлемам, когда несколько человек из первого ряда бросились к воронке и недоуменно остановились на краю. Дымящаяся и воняющая сгоревшим порохом яма была пуста.

Мгновением позже из кустов донеслись неумелые чертыханья, а следом за ними показался перемазанный землей и кровью барабанщик, упорно тащивший тело Троцкого, безвольно болтавшееся сломанной куклой. Десяток, а то и больше помощников, бросился к мальчишке, но было поздно.

Лев, уставясь невидящим взором в одну точку, лежал не дыша. Пульс не прощупывался, а из уголков глаз, создавая впечатление, что юноша плачет, медленно бежали тонкие дорожки кровавых слез.