Дима - ПОНЕДЕЛЬНИК

миновать, но ты только кашляешь надсадно и глухо хрипишь. Переводить дыхание больше

нет возможности, потому что удары начинают сыпаться на тебя один за другим.

Братья Лидии хорошо усвоили последнее напутствие дяди – твое лицо они не трогают, а

вот с животом и грудью обходятся, как с боксерской грушей или свиной отбивной. «Избитые

сравнения», - бредишь ты, только и мечтая о том, чтобы потерять сознание. Но оно остается

с тобой, ни на секунду не покидая, и глаза не закрываются, хотя ты жаждешь. Приходится

неотрывно смотреть и мысленно отмечать каждый новый выпад. Два брата, пыхтя и сменяя

друг друга, молотят по твоему животу в одну и ту же точку. Постепенно – ты констатируешь

– физическая боль сменяется представлением о боли, и теперь нарывают уже не живот или

задетые органы, а сам мозг – он дергается, изнывает, нестерпимо гудит, вспыхивает,

взбрыкивает, тлеет гнойной раной.

Эти страшные вибрации пропитывают все твое тело целиком – боль безраздельно

овладевает сознанием, волей, телом; одним представлением о боли нашпигован каждый

нерв, каждая мышца, каждая полость и ткань. Ты перестаешь различать паузы меж градом

сыплющихся ударов, утеряв способность хотя бы мысленно сопротивляться мерзкому

насилию, ты попросту в него превращаешься – теперь ты и есть боль. И от всей ее

подноготной тебе никуда не деться. Ты – это боль.

Третьему брату Лидии надоела роль свидетеля. Он больше не в силах противостоять

общему азарту, со всей мочи швыряет тебя об пол и, ребячливо улюлюкая, присоединяется к

истязаниям. Ты как на ладони – валяешься сморщенным носком на полу, совершенно нечего

скрывать. Пинкам, плевкам открыты и спина, и плечи, и ноги, и поясница, и уже почти

нечувствительные грудь и живот. Наверное, телохранители Лидии решили дать отдых

натруженным рукам – теперь они колошматят тебя ногами в тяжелых ботинках, и дело

спорится.

36

- По лицу не надо, - благоразумно напоминает Петрович, покуривая в стороне. – Не бейте

по лицу, ребятня.

Да на кой им? У братков появилась другая забава – неуместно гогоча, они пружинят тебя

в паховую область, хотя ведь знают, какое это жгучее мучение. Может быть, как и Лидия,

они вовсе не держат тебя за человека: то ли сами превратились в животных от запаха боли,

то ли какой-то неведомый закон дает им полное право над тобой измываться. Похоже, в

отличие от сестры, они ушли в своих подозрениях намного дальше – они ни то что бы не

держат тебя за человека, они вообще не воспринимают тебя, как живое существо. Тесто,

груда мяса, мешок костей? Да. Живое, мыслящее, ранимое? Нет.

Братья гвоздят тебя в пах, чередуясь. Твои глухие стоны, всхлипы, утробное мычание их

только раззадоривают. Крепыши с интересом наблюдают, как ты извиваешься на полу в

полуобморочном состоянии, как хочешь укрыться от их молниеносных ударов

непослушными руками. Тебе никогда не успеть, и ты понимаешь, насколько это

бессмысленно – так люди сквозь сон пытаются отогнать голодных комаров, но только слепо

водят руками, обессилено гладят болящие, зудящие места.

Еще ты чувствуешь – и это открытие до смешного неуместно – что братья Лидии играют

в полсилы. Как ни удивительно, их удары сносные и вразвес, они выбирают самые

чувствительные места, но словно берегут силы; лупят с размаху, но не ломают кости. Этой

подозрительной умеренности есть два объяснения. Либо настоящие издевательства все еще

ждут впереди, а пока родственники Лидии только разминаются. Либо действия этих

здоровил сковывает какой-то предварительный уговор. Но тебе ведь не до этого?

- Шайбу! Шайбу! – ни с того ни с сего и хором галдят мужики, а на лице их дяди

появляется слабая, отеческая улыбка.

Только что этот крик заставил поежиться не одного квартиранта в доме Лидии. Они-то

уже знают. А тебе только предстоит. Один из крепышей берется за твои ноги, другой – за

руки, вместе они медленно раскачивают твое безвольное тело и, наконец, с задором, но опять

же не очень сильно кидают тебя об стенку. Им весело. Ты летишь как раз с такой высоты,

чтобы успеть выставить руки и смягчить удар от падения. Лежишь на полу, не шевелясь,

неуместно притаившись.

- Из тех, что рождены ползать, а не летать, - иронично отмечает Петрович. – Все,

завязывай. Поиграйте пока на улице в снежки и скажите Лидии, что я спущусь через пару

минут.

- Зачем же так быстро? – гогочет один из братков.

Крепыши, галдя и саля друг друга, наперегонки выбегают из квартиры – их не по годам

ребячливые крики доносятся еще из подъезда и с улицы, пока разом не стихают.

В одиночестве Петрович берет тебя за ноги и волочит на середину комнаты. Проделывая

это, он забавно покряхтывает. Но тебе, как и раньше, не до смеха. Дядя Лидии грузно

опускается на колени и рывком, естественно, без объяснений стягивает с тебя штаны и

трусы. Петрович действует быстро и уверенно. Наверное, он уже не раз проделывал то же

самое с твоими соседями, но ты, ударившись об стену и упав на пол с полуметровой высоты,

плохо соображаешь и никак не можешь догадаться, чего же он лезет.

Кряхтя и сопя, дядя Лидии переворачивает тебя на живот, долго, поругиваясь матом,

возится с застежкой на собственном ремне, наконец, расстегивает его, спускает брюки,

боксеры и наваливается поверх тебя всем весом. Даже пожелай, ты не сумеешь оказать ему

сопротивление – у тебя нет сил, нет возможности двигаться, ты, в конце концов, ничего не

понимаешь. Петрович тяжелый и крепко-накрепко прижал тебя к полу. Слегка прогнувшись

в пояснице, тыкается окаменевшим членом. Ты женщина? Он продерется в твое сухое

влагалище. Или ты мужчина? Тогда он порвет тебе задний проход. В любом случае, это –

изнасилование. Осознав, ты моментально приходишь в себя – визжишь, что есть мочи,

пытаешься сжать промежность и бестолково дергаешься под махиной, тебя спрессовавшей.

Но на бесстрастного Петровича запоздалые и еле слышные протесты впечатления не

производят – на всякий случай, правда, он затыкает тебе рот шершавой лапищей, но, скорее,

37

для того, чтобы не отвлекаться, нежели беспокоясь о соседях – те никому не позвонят, те

сами напуганы до смерти.

Петрович прет равнодушным танком. Он и не подумал смазать член слюной, он не ищет

легких путей. Боль бежит вверх по позвоночнику, тормошит притихшие было раны, пронзает

тебя насквозь, вонзается острейшими иголками под ногти на руках и ногах – все твое тело

опять ноет, пульсирует, чешется, саднит, мозг нарывает, сознание резко обостряется, ты

снова – сама боль, ты снова в ней захлебываешься, растворяешься в стыде и ненависти.