Владимир Выговский - Огонь юного сердца

-Откуда, спрашиваю? — повторил Буратино, строго насупив белые брови.

-Ниоткуда,— вздохнув, ответил я и, жалостно скривившись, добавил: — Нищий я... Папка с мамой погибли...

Но это не растрогало долговязого.

—Врешь, ты вор! — сказал он сквозь зубы. — Вчера под дубом кто мой пирожок украл?.. — и, замахнувшись, сразу ударил меня по лицу.

Я пошатнулся, но не упал. Ужасно обидно было. Кулаки сами по себе сжались. Так и подмывало наброситься на долговязого, повалить его на землю и бить, бить!.. В ту минуту он показался мне в сто раз хуже врага. «Вор»! Как это обидно!.. На партизана сказал вор!.. Это на того, кто не спит ночами, кто часто мокнет под дождем и по шею сидит в болоте. Кто ежедневно рискует жизнью, может, ради него рискует, чтобы он был счастлив!.. Я уже было замахнулся, чтобы дать «сдачи», но сразу же сдержался и горько заплакал. Сдержался потому, что вспомнил командира, бойцов, которые ждали моих разведданных... Заплакал от обиды и еще потому, что нельзя достойно ответить.

Я хорошо помнил приказ командира о выполнении задания. Твердо знал, что вступать в драку с пастухами не следует, это обострит наши отношения, и тогда будет труднее, а то и совсем невозможно попасть в Радогощу... «Надо терпеть. Надо терпеть»,— приказывал я сам себе.

Неожиданно в мою защиту выступил один из пастушков, Он был моложе Буратино, ниже ростом, уже в плечах, Ему было лет одиннадцать, не больше. Подойдя к долговязому забияке, мальчик ударил его кулаком в бок и хрипло проговорил:

-Чего привязался к человеку? Говорил же вчера, что твой пирожок съел Серко тетки Губрейки.

-Не ври! Это он его украл! — не отступал Буратино, ухватив меня за рубашку.

—Ничего я не вру! Ты сам врешь! Вон Коля тоже видел. И, хотя Коля подтвердил кивком головы, Буратино все равно не сдавался:

-Если не украл, так украдет. Зачем сюда пришел? — вопрошая, дергал он меня за рубашку.

—Не к тебе пришел,— заступился мальчик.

-И не к тебе! Подумаешь, защитник нашелся, я... — и толкнул его в грудь.

-Ты полегче, а то расскажу папке, будешь тогда знать... — насупившись, ответил мой защитник.

-Очень я испугался твоего папку,— сказал Буратино и, отпустив меня, подошел к мальчику, — Хочешь, дам?

-А ну дай...

-Ну и дам!..

Однако не ударил. Видно, он все же боялся отца этого мальчика. С незнакомым куда безопасней иметь дело, и Буратино опять привязался ко мне:

-Ну, зачем ты сюда пришел? Что тебе тут надо? Я не мог сказать правду.

-Хлеба пришел просить,— жалобно протянул я.

—Нашел где просить. Убирайся отсюда! — и толкнул меня в грудь.

Но уйти я не мог. Мне нужно было мимо часовых пройти в село вместе с пастухами. «Как же с ними помириться? — думал я. — Если бы не Буратино, с теми ребятами проще было бы. Что делать?» Тут я вспомнил о ножике, который лежал у меня в кармане. Вытащил его и сказал:

—А выменять хлеба можно?

Заметив красивый нож, Буратино сразу же переменился. Потеплел его взгляд, прояснилось лицо, а голос стал мягким и даже приятным. И как будто нос у него стал поменьше, и ноги короче. Он весь как-то похорошел и уже не казался мне таким противным. Схватив ножик, он спросил:

—Немецкий?

Я кивнул головой.

-Не ври.

-Не вру.

-А почему тут нет фашистского знака?

-Потому, что... на мелочах они не ставятся,— ответил я.

-Много ты понимаешь!.. У меня дома есть ложка с выделкой вместе. С одной стороны выделка, а с другой ложка. И там знаешь что — череп и кости выбиты! Эсэсовская ложка! Мне мать из Сантарки принесла, там партизаны целый гарнизон разгромили...

Он смолк на минуту, задумался. Потом безразлично махнул рукой и сказал:

—Так и быть, пускай будет без фашистского знака! А то, может, ты где украл его,— так меня еще повесят. Пока вернутся наши, я еще себе достану и со знаком. — И пояснил: — Это я для истории, для школьного музея собираю! У меня есть... — но осекся и перешел на другое: — За нож я дам пирожок с грушами и черникой, только чтобы до обеда за коровами моими присматривал. А то я хочу свисток сделать.

Я очень обрадовался: присматривать за коровами — это значит войти с ребятами в контакт, а там дело пойдет! Но на всякий случай затаил свою радость и неудовлетворенно проговорил:

—Немного маловат твой пирожок, но что поделаешь, есть очень хочется. Ладно.

Бегая босиком по колючей траве, я гонялся за непослушными коровами. А когда пастухи гнали скотину домой на обед, я тоже, срезав прутик, пошел с ними. Возле крайних хат стояли немецкие часовые с автоматами на груди. Поравнявшись с ними, я заволновался. Но те не обратили никакого внимания: какое им было дело до того, пять пастушков плетутся за коровами или шесть!

В селе я вытащил из кармана котомку, надел на плечо и пошел от одного двора к другому просить хлеба. Зайдя в первую хату, жалобно скривился и тоненьким-тоненьким голоском затянул:

—Те-е-те-ень-ка-а, дай-те-е ку-у-со-о-чек хле-е-ба-а...

И, пока тетка резала хлеб, я осторожно, одним глазом шнырял по хате — рассматривал врагов. А они, постелив на пол солому, лежали себе, храпели. Некоторые играли в карты, о чем-то говорили между собой. В углу стояло их оружие. Я сосчитал эсэсовцев, взял у хозяйки кусок хлеба, низко поклонился и поплелся к другой хате. Никому и в голову не пришло, что я партизанский разведчик!

В хате под железной красной крышей были эсэсовские офицеры. Увидев их, я еще больше скривился, еще жалобнее и тоньше протянул:

—Те-е-те-ень-ка-а, дай-те-е ку-у-сок хле-е-ба-а...

Но тетка, вместо того чтобы подать кусочек хлеба или картофелинку, налила огромную глиняную миску борща и посадила меня к столу. Невольно пришлось есть — ведь я такой несчастный, голодный, оборванный, и голос у меня слабенький!..

И есть нужно не как-нибудь, а хорошо, с аппетитом, потому что в комнате каратели. Они же смотрят, следят за каждым моим движением. Я должен поступать так, чтобы не вызвать у ник подозрения, не натолкнуть на размышления...

Хозяйка, заметив, что я так быстро справился с борщом, подсунула мне еще и кашу. Пришлось съесть и ее.

А через две-три хаты опять какая-то бабушка поставила на стол миску с борщом и кринку молока. И опять мне пришлось есть. Эсэсовские солдаты, смеясь, начали сливать в мою миску недоеденный суп из котелков. Вскоре у меня даже сорочка трещала на животе, свет помутился перед глазами, застревала в горле картошка,, тяжело было дышать, но я должен ходить от хаты к хате и есть, есть...

Но как ни трудно было, а все же село я обошел. Всех гитлеровцев подсчитал, увидел их оружие. А когда стемнело, я осторожно огородами пополз в лес.

* * *

Партизаны выступили на рассвете. Тихо окружили село и внезапно напали на врагов. Завязался бой. Я был возле командира. И мне казалось, что уже не он, а я командую боем — ведь куда я указывал, туда пулеметчики направляли свой огонь!