Марк Твен - Приключения Тома Сойера (пер. Ильина)

Том осыпал его насмешками! Гек, которому тосковать было особенно не по кому, принял сторону Тома, и отступник быстро пошел на попятную, радуясь уже тому, что смог выкрутиться из пикового положения, почти не запятнав себя позором малодушной тоски по дому. Бунт был подавлен — на какое-то время.

Час стоял уже поздний. Гек начал клевать носом, а скоро и захрапел. Джо последовал его примеру. Том неподвижно лежал, опираясь на локоть и внимательно вглядываясь в друзей. В конце концов, он осторожно встал на колени, и пошарил в траве, освещенной неровными отблесками костра. Он отыскал в ней и осмотрел несколько свернувшихся в трубки лент белой коры платана и, наконец, выбрал две отвечавших его целям. Затем, подойдя к костру и опустившись у него на колени, с немалым трудом нацарапал на каждой красной охрой несколько слов. Один из этих цилиндриков он сунул в карман своей куртки, другой опустил в шляпу Джо и отодвинул ее подальше от владельца. В нее же Том сложил кое-какие из почти не поддающихся оценке, но имевшихся у каждого школьника сокровищ — кусок мела, каучуковый мячик, три рыболовных крючка и шарик из тех, что именовались «совсем хрустальными». А покончив с этим, осторожно, на цыпочках удалился между деревьями на расстояние, с которого шагов его расслышать было уже нельзя, и бегом припустился к отмели.

Через несколько минут Том уже брел по мелководью, направляясь к иллинойскому берегу. Прежде, чем вода дошла ему до пояса, он успел проделать половину пути, потом течение усилилось, не позволяя и дальше идти вброд, и Том самонадеянно бросился в воду, чтобы проплыть оставшиеся сто ярдов. Плыл Том наискосок, навстречу течению, и все же его сносило быстрее, чем он ожидал. Впрочем, в конце концов, он достиг берега, немного спустился вдоль него по течению, отыскивая место пониже, а там и выбрался на сушу. Он сунул руку в карман куртки, убедился, что кусок коры никуда не делся, и пошел, мокрый, хоть выжимай, по прибрежному лесу. Незадолго до десяти вечера Том вышел на открытое, лежавшее напротив городка место и увидел под деревьями высокого берега знакомый пароходик. Все безмолвствовало под мерцающими звездами. Том, не спуская с пароходика глаз, прокрался вдоль берега, соскользнул в воду, в три-четыре гребка достиг привязанного к корме этого судна ялика, и забрался в него. А забравшись, заполз под скамейку и стал, отдуваясь, ждать.

Спустя недолгое время на пароходике ударил колокол и чей-то голос приказал «отдать швартовы». Еще через пару минут нос ялика высоко подняла над водой волна, созданная колесами пароходика, и плавание началось. Том был рад своему успеху, поскольку знал, что этот рейс — последний. По прошествии долгих минут, тринадцати, а то и пятнадцати, колеса замерли, а Том, перевалившись через борт ялика, поплыл в сумраке к берегу и выбрался на него ярдах в пятидесяти вниз по течению, подальше от возможных припозднившихся пассажиров.

Миновав бегом самые безлюдные переулки, он в скором времени оказался у тетушкиного заднего забора. Том перелез через него, приблизился к «флигелю» и заглянул в освещенное изнутри окно гостиной. В ней сидели бок о бок, разговаривая, тетя Полли, Сид, Мэри и матушка Джо Харпера. Сидели они у кровати, отделявшей их от двери. Том подошел к ней и тихо приподнял щеколду, потом нажал на дверь, немного приотворив ее, нажал еще и еще, вздрагивая при каждом скрипе, и наконец, решив, что сможет протиснуться на карачках в образовавшуюся щель, просунул в гостиную голову и осторожно пополз к кровати.

— Что это пламя свечи так легло? — произнесла тетя Полли. Том прибавил ходу. — Сдается мне, дверь у нас отворилась. Ну да, так и есть. Странные здесь нынче вещи творятся. Встань, закрой ее, Сид.

Том уже успел забраться под кровать. Некоторое время он пролежал, передыхая, а затем подобрался так близко к тете, что мог бы коснуться ее ноги.

— Да, так я и говорю, — продолжала тетя Полли, — он не был дурным , что называется, мальчиком — просто шалуном. Ветреным, безалаберным, понимаете? Чувства ответственности у него было не больше, чем у жеребенка. Но зла он никому не желал, сердце у мальчика было золотое, я такого и не встречала никогда…

И она заплакала.

— Вот и мой Джо был таким же — вечные проказы, одно озорство на уме, но такой добрый, никакой в нем корысти не было, — а я-то, господи прости, высекла его за то, что он сливки выпил, и ведь думать забыла, что сама же их и вылила, потому как они прокисли, а теперь уж никогда его на этом свете не увижу, никогда, никогда, никогда, бедного, понапрасну обиженного мной мальчика.

И миссис Харпер зарыдала так, точно у нее сердце разрывалось.

— Надеюсь, Тому хорошо, там где он сейчас, — сказал Сид, — да только, если бы он здесь вел себя немного лучше…

— Сид! — Том, хоть и не мог видеть глаз старушки, понял, что они гневно вспыхнули. — Чтобы я больше ни слова плохого о моем Томе не слышала — теперь, когда он ушел! О нем Бог позаботится, так что вы , сэр, не извольте трудиться! Ах, миссис Харпер, уж и не знаю, как я это переживу! Просто не знаю! Он был для меня таким утешением, хоть и истерзал мое старое сердце, то есть, почти.

— Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Но как это тяжко, как тяжко! Всего лишь в прошлую субботу мой Джо у меня прямо под носом хлопушку взорвал, а я его стукнула, да так, что он на пол полетел. Знала бы я тогда, как скоро… Ах, я бы прижала его к груди да спасибо сказала.

— Да, да, да, я понимаю ваши чувства, миссис Харпер, ах, как я их понимаю. Да вот еще вчера мой Том накачал кота «Болеутолителем», я думала бедная тварь весь дом разнесет. И да простит меня Бог, я стукнула Тома наперстком по голове, моего бедного, усопшего мальчика. Но теперь все его горести позади. И ведь последним, что он от меня услышал, были упреки…

Это воспоминание оказалось для старушки слишком тяжелым, и она разрыдалась. Том и сам уже шмыгал носом — более из жалости к себе, чем к кому-либо другому. Он слышал плач Мэри, также время от времени вставлявшей в разговор доброе слово о нем. Самого же себя он ценил теперь даже выше, чем прежде. И все-таки, горе старушки растрогало Тома настолько, что его так и подмывало выскочить из-под кровати и ошеломить, осчастливить тетушку — театральное великолепие такого поступка с великой силой влекло к себе сердце мальчика, однако он справился с искушением и остался лежать под кроватью.

Он продолжал слушать разговор, и понемногу у него составилась из обрывочных слов собеседниц следующая картина: поначалу все думали, что мальчики утонули, купаясь; затем кто-то хватился маленького плота; затем кое-кто из школьников припомнил слова пропавших о том, что вскоре городку предстоит «кое-что узнать»; самые умные его головы, «обмозговав» все это, решили, что мальчики-то плот и угнали и находятся сейчас в следующем по течению городе; однако около полудня был обнаружен плот, прибитый течением к миссурийскому берегу милях в пяти-шести ниже городка — и надежды стали угасать: похитители его наверняка утонули, иначе голод пригнал бы их домой еще до наступления ночи, а то и раньше. Поиски их тел все полагали делом бессмысленным, поскольку утонули они наверняка на самой быстрине, будь это иначе, хорошо умевшие плавать мальчики наверняка добрались бы до берега. Сейчас была ночь со среды на четверг. Если до воскресенья тела так и останутся не найденными, от всех надежд придется отказаться и провести утром этого дня заупокойную службу. Тома пробила дрожь.