Валерий Гришковец - Одиночество в хаосе мегаполиса

И не только им.

В тот же день, перед обедом я заходил к Н. Лавровичу на базу Горплодовощторга. Николай обратил мое внимание на ласточек: «Прилетели!» Ласточки, судя по его стихам, его любимые птицы.

Да, весна нынче ранняя. Рано прилетели и птицы. Большой косяк уток я наблюдал в небе над «железкой» еще 24 марта. Летел он с северо-запада в сторо­ну Пины. Видимо, далее, в пойму Припяти.

Что ж, и в провинциальной жизни немало своих прелестей. Одна из них — наблюдать природу. В Москве я напрочь был лишен этого удовольствия. Может, потому и чувствовал себя угнетенно. Ведь чувство угнетенности меня преследо­вало в Москве постоянно.

Правда, и здесь чувство угнетенности меня почти не оставляет. Но причина его в другом: в затянувшемся безделии, в хроническом безденежье, в каком-то неразгибаемом обруче бессмыслицы, двусмысленности и даже. фальши и лжи.

8 апреля. Наконец-то добрался до книги Анатолия Кузнецова «Бабий яр». Издание уже постперестроечного периода, с предварительной статьей автора «К читателям». Сама же книга начинается сколь кратко, столь и оглушающе: «Все в этой книге правда».

Дочитал до главы «Футболисты «Динамо». Легенда и быль». Тут же вспом­нил, как буквально неделей раньше Ю. Скороход читал мне в «Комсомолке» куски из интересного газетного материала о той истории с киевским «Стартом». Притом, «Комсомолка» дала действительно подкрепленную документами и фотографиями статью. У Кузнецова же, судя по изложению, глава романа напи­сана по расхожим, тогда еще свежим слухам. А еще по всем известной советской легенде. И вообще, читая «Бабий яр», часто ловишь себя на мысли, а жил ли в оккупированном Киеве Кузнецов? И что, собственно, крамольного, тем более антисоветского, в его романе «Бабий яр»?..

Правда, в этом издании есть и крамола, и антисоветчина. Она в тексте выде­лена скобками, как, мол, не допущенная редакторами и цензурой до тогдашней советской публикации. Но уже в первых подобных «кусках в скобках» сквозит такая фальшь, что сразу чувствуется: написано это автором потом, уже в эмигра­ции. Или же делалось еще в Союзе, но уже с определенным умыслом.

10 апреля. Идет вторая неделя, как Цельсий поднимается выше 20 градусов. Уже вовсю зеленеют ивы, сирень, смородина, черемуха. Вот-вот выстрелят листвой каштаны, рябины, клены. В затишье на солнце цветут абрикосы, черешни, сливы. Везде зеленеет трава. Желтеют одуванчики. Летают пчелы, бабочки.

Соседка, подруга матери, приносит вечерами березовый сок. Без сахара, без лимонной кислоты он совсем не такой, каким казался в детстве. Цивилизация нас портит. Сперва исподволь развращает, на что мы совсем не обращаем внимания, полагая, что ЭТО нам во благо, но в конце концов все ЭТО нас губит. Незаметно, но основательно. Итог «цивилизации» на Полесье виден давно, даже невоору­женным глазом, и без Чернобыля.

***

«Зацемкі» Леонида Голубовича.

Мне они интересны, часто — симпатичны, милы. Часто «беларускі класічны спектакль на чужой — рускай — мове».

Вот тебе и Леня Голубович, дорогой мне человек, любимейший современный белорусский поэт.

Тут же рядом, в своих «зацемках» он вовсю использует «чужую — рускую — мову». Я чужой, скажем, китайской мовой, не пользуюсь. И вообще, если человек в совершенстве владеет другим не родным языком, он, тот язык, уже, по-моему, становится ему не чужим. Другое дело: не родным. Это понятно. Но чужим?

А может, и мне белорусский — чужой язык?..

Мне бы этого по крайней мере не хотелось.

***

По белорусскому радио — Вероника Долина. Ее песни, интервью с ней. Слу­шал ее вживе, видел не один раз, читал ее стихи-песни. Сплошной порожняк. Да и ответы в интервью не глубже. Правда, и вопросы такие.

Но — апломб! Но — пафос! Но — снобизм! Но — по-рож-няк!

23 апреля. Был на кладбище в Посеничах. «Мой» Пинск, за небольшим исключением, уже там. И страшно, и горько и. слава Богу, я еще — здесь!..

***

Прочитал в «Нёмане» очередную порцию записок Я. Брыля. Сдает старик. Но дело в ином. Нынче только он и поминает (иной раз) поляков как противо­стояние беларусчине. Молодые же сплошь видят «ворага» на Востоке. Это — «Расея», как они выражаются.

Мне-то все понятно: Польша для них — коридор в настоящую Европу. Россия им еще страшнее, чем Западу: медведь, который в любую минуту может задрать.

9 июня. Все еще цветет акация. И жасмин цветет. Но жасмина в городе не так много, потому и не заметен. Но акации много. И цветет она заметно, даже броско. И цвет, и запах.

Помнится, как-то спросил Самуйлика, сколько же цветут у нас деревья? «Два месяца», — ответил Михась. Я не поверил. И в тот же год проследил. Действи­тельно, пора цветения на Пинщине длится не меньше двух месяцев. Первыми, как правило, зацветают абрикосы, черешни. Ну, а акация — последний, заключи­тельный аккорд цветения.

4 июля. Впервые в этом году + 30 градусов. Духота. К концу дня она смени­лась жиденькой грозой.

Сегодня в библиотеке меня сильно обрадовали: в «ДН» № 6 — мои переводы Л. Голубовича и М. Купреева. Отлеживались они в журнале с марта 1999 года. Тем не менее. А точнее — еще большая радость.

12 июля. Был в Бресте два дня. Наконец-то забрал верстку книги «Белые мосты». Очень много ошибок, пропусков. Ночевал у Каско в Жабинке. Хорошо погуляли, ходили пешком в Здитово, километра 3—4 от Жабинки. Бродили по деревне, по берегу Мухавца. Любовались вековыми дубами, церковью. Она зало­жена, по словам Каско, в XVI веке. Правда, деревянная, и видать, не один раз подновлялась, а может, и вообще строилась заново. А дубы такие, в три-четыре обхвата, я видел впервые в жизни. Здорово! Очень благодарен Алесю за прогулку. А поначалу ехать к нему не хотел и всячески отказывался.

14 июля. Прочитал «Новомирский дневник 1967—70 гг.» А. Кондратовича. Читал с увлечением, с удовольствием и. вдруг поймал себя на мысли: они боро­лись (разваливали) не только с КПСС и той жуткой системой, но и со страной, и самое ужасное — с советской (русской) литературой. Свое они получили. А что взамен получили мы (я), литераторы (русские и не только), читатели, граждане некогда великой Страны?..

28 июля. В четверг был в Бресте. Третью неделю кряду гоняю туда. На сей раз забрал верстку «Белых мостов». Два экземпляра. Забрал и диск с текстом книги. Обидно, до горечи обидно, что не сумел выпустить книгу в Минске. В «Мастацкай літаратуры» при всем желании такую книгу мне не издадут. Будут рыться, дуться, сделают уйму купюр и прочее. А то и вовсе откажут. Уж их-то я знаю. И знаю неплохо.

***

В частных разговорах белорусские прозаики нет-нет да и обмолвятся, дескать, стихи пишут те, кому делать нечего.

Что ж, доля истины в этом высказывании, безусловно, есть. То, что в боль­шинстве своем пишут белорусские поэты (все они непременно себя таковы­ми считают), к Поэзии относится разве что по форме. Тут вспоминается мой московский приятель В. Яровой с его ироничным: «Ну, в «столбик» и я иногда пишу.»