Иван Сабило - Мастер

- Вот так сказал - «недвижимое имущество»! - обиделась тётка. - Не называй такими казёнными словами наш родовой очаг.

- Извини, случайно.

- Во-вторых, продать значит лишиться его навсегда. Когда-то ещё твой дед - мой покойный батюшка - наставлял: «От родины не отрекайся и родного дома не продавай». Если б ты согласился, то можно было бы туда приезжать. Подышать воздухом, пойти на речку и в лес за грибами. А так... И разве ж его купят, когда пустуют дома и получше? В общем, подумай. Тем более ты мастер-столяр, тебя дом благодарить будет.

- Тёть Тамара, что мне думать? - сказал он, тяготясь разговором и удивляясь тому, что тётка даже теперь, в таком горе, думала о доме. Значит, не шуточное это место для неё, неизбывное. - Я понимаю твою привязанность к прошлой жиз­ни, но он же поглотит всё моё время. Сколько лет прошло, как ты его оставила? А дом - живой организм, ему постоянный уход нужен.

- Не прекословь, я лучше тебя понимаю. И муж мой Коля понимал. Мы долго человека искали и всё-таки нашли. Там уже третий месяц живёт хорошая женщи­на - учительница нашей деревенской школы. Ничего не платит, зато за порядком следит.

- Вот и пускай следит, это самый лучший выход. Я ведь могу только налётами- наскоками: примчался, кое-что поделал и умчался. Откуда лишнее время, скажи? Кроме того, как только подумаю, сколько сил надо вложить, чтобы привести его в порядок, у меня изжога начинается.

- Нет, Витя, не убеждает. В каждой неделе два выходных...

- У меня один, - перебил он её. - Училище работает по субботам.

- Зато у тебя большой летний отпуск, ты мог бы проводить лето в деревне. Придёт пора, женишься, дети пойдут - лучшего места не найти. Нам с Колей Бог детей не дал, так я бы за твоими деткам и походила, за внучатыми племянника­ми. Подумай, родной. А для полноты понимания съезди туда, окунись в нашу природу. Глядишь, дрогнет сердце и подскажет решение. Коля тоже был против продажи.

- Хорошо, ладно. Завтра-то куда приезжать?

- К десяти часам в нашу больницу, где морг. И священник будет, сделаем всё по-людски.

Он посидел, размышляя над тёткиными словами, отключил телефон, чтобы никто не звонил, и пошёл к ребятам.

***

Больше о доме тётка не заговаривала. На похоронах было некогда и не до того. Лишь передала ему ключ на случай, если он всё же соберётся посмотреть. Он бы, может, и не собрался, но мучили, не давали покоя мысли о Нелли Георгиевне. Он пытался поговорить с нею, но в ответ слышал одно и то же. И от встречи отказы­валась, боясь, что не выдержит обороны, не устоит. Нужно было чем-то занять себя, и он вспомнил тёткину просьбу. Через три дня после похорон он ей сам по­звонил и сообщил, что в ближайший выходной планирует поехать и взглянуть что к чему. Позвал и её, но она, сославшись на то, что после смерти мужа совсем обес­силела - «руку не поднять, шагу не ступить», - отказалась. В субботу вечером он пригласил своего друга Лёшу Калинкина, а тот огорошил его, заявив, что завтра собирается сделать предложение какой-то Марине, с которой познакомился лишь две недели назад. Хорош Калинкин! Два года встречался с Дашей Капустиной - и ничего, а здесь подкатило.

- Так возьми её с собой, и махнём втроём.

- Нет, Витёк, она церемонная, не может просто так рвануть неведомо куда. От­личное воспитание, сам понимаешь.

В словах друга сквозили как будто несвойственное ему самодовольство и даже некоторая хвастливость, и Виктор не оставил это без внимания:

- Я смотрю, ты ещё не женился, а уже расхваливаешь. Не забывай пословицу: «Умный хвалит мать, а дурак - жену».

- Фу, Витёк, как грубо. Не выспался ты, что ли? Сегодня суббота? Тогда про­щаю. Надеюсь, ты меня тоже простишь, если и я когда-нибудь выступлю невпо­пад.

- Извини, - рассмеялся Виктор, оценив лёгкость, с которой Лёша Калинкин вышел из назревавшего конфликта. Впрочем, это не первый случай, он и раньше мог запросто перевести разговор на другую тему, если чувствовал, что в начина­ющейся перепалке оба готовы не на шутку повздорить. В чём тут дело? Не в том ли, что у Лёши за плечами университет, а значит, более зрелый и понятливый ум? Не в его ли профессии социального психолога? Или вся причина в Лёшином характере, который не позволял распустить язык и наделать кучу глупостей. - Из­вини, - повторил он, - просто лень ехать одному. К тому же ты меня рассердил, что не хочешь составить компанию. Я бы и сам не поехал, но тётка попросила.

- В другой раз, - сказал Лёша. - А пока, в случае положительного ответа моей избранницы, приглашаю тебя на свадьбу.

- Ну, то-то же, - рассмеялся Виктор, понимая, что они преодолели вдруг воз­никшие сложности и снова оказались на тропе мира.- Скажи, что вам подарить?

- Ничего не нужно, просто сам приди. А ещё лучше - с Нелли Георгиевной.

- Подарил бы вам книгу, но книга у тебя уже есть.

- Ага, я знаю этот анекдот. Лучшим подарком для меня будет, если ты придёшь не один.

- Не знаю, не уверен, - ответил он, а для себя решил, что подарит им по вело­сипеду. - Всё, пока. Привет невесте!

Положив трубку, задумался. Друзьями они стали ещё в детском саду, хотя были совершенно разными. Виктор - крупный, самый сильный в группе, с пре­красной памятью и музыкальным слухом - был активен во всём: дрался, читал стихи о «милой маме» и Новом годе, пел любимую песню отца «Прощайте, скали­стые горы!». А Лёша, тоненький, светловолосый, отличался покладистым нравом и какой-то недетской задумчивостью. Они и в школе дружили, пока живы были Витины родители. А когда ушли из жизни, он переселился к тётке, и видеться почти перестали. Потом совсем разошлись, когда Виктор поступил в училище, а Лёша после средней школы - в университет. Прошли годы, и, вернувшись из ар­мии, Виктор еле узнал своего закадычного... нет, никогда они вместе не выпивали, своего давнего друга. Это был уже не тот хрупкий, милый мальчик из детского сада. На него смотрел раздавшийся до невероятных размеров мужик с толстыми щеками, ранними залысинами и низким, рокочущим голосом. Такими же выгля­дели его родители; и всех троих, пока они жили вместе, соседи по дому называли слонами. Объяснение подобной перемены простое: когда началась перестройка, больным оказалось не только государство, но и так называемое общество. Теле­экран заполонили рогатые и хвостатые бесы - чумаки, кашпировские, ильины и прочие глобы. Тут же подоспела мода на гербалайф, и родители стали торговать этим, как утверждалось, волшебным продуктом. Хлынули деньги, да такие, что вскоре они открыли несколько торговых палаток, а затем большой продоволь­ственный магазин в людном месте, у метро. Продавая гербалайф, не удержались от искушения, стали сами глотать его и принялись пухнуть как на дрожжах. Заме­тив это, бросили, но было поздно - они продолжали полнеть. Вначале шутили, как все ненормально толстые люди: мол, «хорошего человека должно быть много». Но когда их тела приобрели безобразные формы, бросились к врачам.