Леонид Яровенко - Так все и было, или рассказы бывалого одессита

— Б..., с... — вода!

Потом он истерически заорал:

— Петрович, мать твою!

Казалось, что он в своем гневе сходит с ума. Кому он кричал, было непонятно. В комнате кроме нас никого не было. Он опять заорал: «Петрович! Петрович! Ты где, урод?» Сцена начинала походить на алкогольный синдром или белую горячку. Я стал потихоньку пятиться и отходить к двери.

— Пора сваливать, — промелькнуло у меня в голове.

Неожиданно, в том месте комнаты, где лежала свалка картонных коробок, кто-то зашевелился. Из-под этой кучи медленно появилось странное лицо, за ним в тускло освещенной комнате возникло нечто похоже на привидение. Некое взлохмаченное существо Петрович окончательно вылез из свого убежища.

— Ты какого х... выпил мое пиво, а в бутылку налил соленую воду?! — налетел на него Гека.

Минут пять Гека, пугая Петровича страшными словами из жаргона калымских урок, приводил его в чувство.

Петрович был неопределенного возраста. Неравномерно опухший, с посиневшими щеками и усталым «обзорным» взглядом перископа. Его волосы напоминали парик, сделаный из шерсти старой собаки. Взлохмаченный, с редкими торчащими зубами, он напоминал не человека, а лешего. Гека повернулся ко мне и уверенно объяснил:

— Не бойся, это мой ученик.

Я принял это за шутку и тихо хихикнул.

— Ладно, мать твою, — отрезал Гека, злобно посмотрев на Петровича-ученика.

— Ну что, скоро светает, граждане рецидивисты-артиллеристы, — уже более тепло и с юмором сказал Гека.

— В картах мне сегодня не повезло, но, как поется в песне, «не везет мне в картах — повезет в любви».

«Неужели он хочет сейчас идти жениться» — подумал я, с недоумением глядя на Геку.

Гека продолжил, похлопывая меня по плечу:

— Не переживай, я сейчас спел о любви к деньгам. Если тебя будут любить деньги, то тебя полюбят женщины.

Эту концептуальную программу жизни я запомнил надолго.

— Вперед! — скомандовал Гека, скорее всего сам себе, и подтолкнул обеими руками Петровича в спину и лучше бы он этого не делал. Над Петровичем, одетым на голое тело, то ли в фуфайку, то ли в пальто, поднялся клубок пыли, от которого я стал лихорадочно чихать.

— Так, Петрович, — Гека сделал серьезный, деловой вид, — давай быстренько, чтобы через десять минут был телевизор.

Он развернул Петровича к выходу, дал ему подзатыльник и Петрович резво взмыл из подвала. Я обратил внимание на обувь Петровича. Это были домашние, затасканные, женские тапочки. Один красного цвета, другой — синего.

— Телевизор? — спросил я.

Задача, поставленная Петровичу Гекой, мне показалась странной. Во-первых, ночью, в Советском Союзе, достать телевизор можно было только в чужой квартире. Во-вторых, если Гека хотел смотреть программу передач, то она начиналась с восьми утра. И в-третьих, в этом подвале телевизор смотрелся бы как инопланетянин в бане.

— Телевизор — это, — объяснил Гека, — просто коробка с пенопластом из-под телевизора.

— Коробка? — удивился я, — но здесь же и так много старых коробок.

— Та нет, — улыбнулся Гека, — нас интересует сам пенопласт, который вкладывается в коробку и предохраняет телевизор при падении.

— Мы что, будем еще куда-то падать? — подумал я, — куда же еще падать, мы и так ниже уровня.

Гека присел на какую-то старую кушетку, испачканую сверху неопределенным, давно высохшим дерьмом, и положил ногу на ногу. Вынул из пачки «Opal» последнюю сигарету, закурил, крепко затянувшись, и вдумчиво посмотрел в «небо» из рваной ткани, перекошенной люстры и паутинного абажура. При этом взгляд у него был как у Наполеона перед вторжением в Россию. Стало понятно, что скоро я узнаю, о каком-то «страшном» плане, созревшем в Гекиной голове. Плане, связанном с женщинами и картами, водяным пивом и деньгами, Петровичем-учеником, выпитым вином и телевизором и т.д. От всего этого нагромождения мне стало казаться, что я нахожусь в каком-то другом измерении. Возможно, это и есть какая-то забытая часть подземного, инопланетного мира, а настоящий инопланетянин только что улетел за телевизором, очевидно, с большой антенной. Однако мои сомнения развеяла открывающаяся дверь и появление в дверном проеме большой коробки из-под телевизора «Рубин», ног в темно-синих, слегка рваных шароварах обутых в красно-синие тапочки.

— Есть! — прокричала коробка голосом Петровича, — прямо здесь на мусорке была, и никто не увел.

— Молодец! — похвалил Петровича Гека, — если бы я был Хрущевым, я бы тебя реабилитировал, но я не Никита Сергеевич, поэтому до вечера тебе спиртного не видать.

— Ну что, принимаемся за работу, — Гека посмотрел на меня, и мы вместе стали вынимать пенопласт из коробки.

— Слушай, Гека, а зачем нам все-таки этот пенопласт.

— Это уже не пенопласт, — одобрительно погладил Гека саму коробку, — это уже почти сама подошва для французской обуви.

Тут я подумал, что Гека окончательно сошел с ума и что мои подозрения насчет подземного мира оказались реальностью. Больше расспрашивать я не стал. Делал все, что говорил Гека. Тем временем Гека взял старый кусок пилы. Я держал пенопласт, а он выпиливал из него почти ровные бруски. После этого Гека, как старый профессиональный хирург, крикнул Петровичу:

— Инструмент! Быстро!

Петрович кинулся разгребать коробки и, приподняв половую доску, вытащил какой-то предмет, похожий на детский лобзик.

— Маэстро, у вас есть ручка или карандаш? — обратился он ко мне, — ты же учишься в школе?

— Ага, есть, — я протянул ему шариковую ручку.

Гека взял ручку в кулак и демонстративно, как настоящий художник, владеющий кистью, стал чертить какие-то линии на вырезанных брусках пенопласта.

— Смотрите, юноша, — с удовольствием и восхищением собственной работой обратился ко мне Гека из-за спины, — именно так рождаются шедевры модного стиля из Парижа.

Модного стиля, Парижа. Нет, он точно сумасшедший, все больше склонялся я к этой мысли. Тем не менее, я стал придерживать пенопластовые бруски, которые Гека элегантно обтачивал детским лобзиком, не всегда попадая в линии, которые сам же и начертил. Через двадцать минут от пенопластовых брусков отчетливо выделились две сплошные, высокие подошвы, довольно похожие на нижнюю часть так называемых женских сабо. Я был, конечно, удивлен. При этом меня мучил вопрос: «Хорошо, а что же дальше?»

— Так, — пнул Гека Петровича, который в это время уже мирно посапывал. — Не спать! Акт второй. Нам нужен обивочный материал.

— Так где же его я сейчас возьму? Погода влажная, пасмурная. Белье-то никто не вывешивал.

— Давай, одна тапочка там, другая — здесь. А то я тебе по печени за пиво еще не «благодарил», — зло пошутил Гека.

Взяв Петровича за шкирку, как нашкодившего кота, Гека в очередной раз вышвырнул его из «пещеры». Какое отношение имеет обивочный материал к погодным условиям, я, конечно же, не понял, но вопросов больше не задавал. Мы с Гекой приступили к работе. Я придерживал платформу будущих сабо, а Гека старой наждачной бумагой шлифовал пенопласт, как дотошная хозяйка, очищающая сковородку от въевшегося жира. Через короткое время вбежал Петрович. Он тяжело и нервно дышал. Сразу стало ясно, что он от кого-то удирал. Из под рванного «фасонного манто» он вынул какую-то далеко не новую куртку, которую он только что где-то сорвал, прогулявшись по одесским дворикам. С куртки свисали еще довольно «свежие» прищепки (щипчики — так называли этот предмет домашнего обихода в старой Одессе). Гека принялся рассматривать прибывший еще мокрый обивочный материал, который во время утренней пробежки «приклеился» к цепким рукам Петровича.