Эдуар Род - Частная жизнь парламентского деятеля

“Эта безконечная процедура, вся основанная на лжи, ничто иное, как душу раздирающая комедия, какой-то безпорядочный маскарад! Для развода, вы знаете это, нужен повод, а у нас, повидимому, нет его, по крайней мере, нет достаточно уважительнаго, по мнению закона. Пришлось изобрести предлог; самым подходящим явилось то, что эти господа называют “оскорбительныя письма и оставления супружескаго жилища”. Оскорбительныя письма? Поверите ли, друг мой, у него нашлось печальное мужество прислать мне их. Я знаю, что он ни слова не думал из того, что писал, но между тем, я читала все это со страшной болью в душе. Если бы мне пришлось сделать что либо подобное, у меня бы просто не хватило сил заставить себя сыграть такую роль, и тем отречься от всего нашего прошлаго, загрязнить воспоминания! Только подумайте, эти письма прочтут в суде, я перенесла унижение получить их, а еще мне предстоит худшее: я должна буду слушать, как адвокат читает их, указывая судьям на дерзкия, оскорбительныя выражения, а члены суда, взвесив каждое слово, станут разсуждать, достаточно ли оскорбительны эти письма, чтобы быть поводом к разводу. Скажите, ради Бога, в ком больше жестокости — в законе ли, который требует такого лидемерия, или в человеке, соглашающемся на него? Если бы к этим ужасным письмам он прибавил хотя несколько слов, чтобы попросить прощение за свою отвратительную роль! Но Мишель не сделал этого! Я думаю, он не доверяет мне, боится написать хоть слово, противоречащее тому, что сочиняет его поверенный для успеха процесса, ему страшно, что я покажу это письмо и, пожалуй, замедлю или совсем помешаю произнесению в суде желаннаго для него решения, которое он старается ускорить посредством всех еще оставшихся у него связей. Но ему нечего бояться! Скольбо бы ни пришлось мне страдать, я не захочу изменить сделаннаго. Поправить того, что разделяет нас, нельзя, и когда приговор будет произнесен, мы не станем дальше друг от друга, чем теперь. Самая лицемерная из всех этих пародий, самая варварская и безполезно жестокая — “увещание”. Пришлось перенести и это; закон не поступается ничем. Представьте: в тот день, который председатель суда нарочно посвящает подобным попыткам примирения, одним супругам приходится явиться к нему. Приемная переполнена разводящимися; все стараются принять равнодушный вид или изподтишка, с ненавистью, наблюдают друг за другом. В комнате так много народа, что, вероятно, каждое “увещание” не может затягиваться долго, мне это представляется чем-то вроде гражданскаго брака; несколько обычных вопросов, ответов, которых почти не слушают, и все готово. Мы на особом положении, потому председатель перед нами торжественно разыграл всю свою роль до конца. Он усадил нас, точно мы приехали к нему с визитом, говорил с нами примирительным тоном, любезно, вежливо, ласково, остроумно. Это длилось, по крайней мере, минут двадцать; речь его так и лилась. Мы слушали, подчинившись своей участи, избегая смотреть друг на друга. Собственное краспоречие опьяняло председателя, его доводы казались ему до того убедительными, что он внезапно произнес: “И так все улажено, не правда ли, нет более развода?” Я подала жалобу и потому он обратился ко мне. Нужно было ответить, но волнение мешало мне говорить, сама не знаю, что я пробормотала ему. Наконец, председатель понял, что он попусту расточает свое красноречие, проговорив с сокрушением: “Как жаль, как жаль!” и отпустил нас. “Я исполнил свой долг”, сказал он, вставая с кресла и с грустнын жестом проводил до двери, Когда мы проходили через приемную, Мишель подошел во мне и тихонько сказал “прости”, я ничего не ответила, я поняла, что он просит прощения только за эту комедию, за ложь, а не за что-либо другое. В последний раз мы виделись в тот день, когда он приезжал согласиться со мной, как вести дело, чтобы оно двигалось быстрее, и снова встретимся, вероятно, только на суде. Кончится ли это когда нибудь! Мне все приходит в голову сравнение с долгой агонией, которую смерть не приходит прекратить. A этот остаток безумной надежды… надежды на что? Ведь ничем, рениятельно ничем нельзя поправить сделаннаго зла, ведь самое худшее что может случиться, это если нам откажут дать развод.

“Когда все окончится, я на несколько дней приеду к вам, а потом ужь выберу место, где поселиться.

“В Аннеси у меня много воспоминаний, но за то это единственный уголов в мире, где я найду сочувствие, где меня встретят дружески;

“Прощайте, милый друг, целую всех вас, какие вы счастливцы! Сусанна Тесье”.

;Мишель к ;; Монде.;

“Милый друг, зачем ты упрекаешь меня? Ты знаешь лучше, нежели кто нибудь, что это безполезно. Сделаннаго не вернешь даже и при желании, а я, вдобавок не смотря на все, что приходится выстрадать, ни за что на это не согласился бы. Если бы мной даже не руководила слепая, непреоборимая страсть (а этого нет, моя любовь еще сильнее с тех пор, как устранилась единственная преграда, сдерживавшая ее), неужели ты думаешь, что даже в этом случае, при малейшей деликатности чувства, мы бы с Сусанной могли съизнова начать нашу совместную жизнь, после всего, что нам пришлось пережить, после всей этой тяжелой процедуры?

“О, этот процесс, который тянется уже больше двух месяцев, уверяю тебя, он нас разъединил сильнее, чем приговор, которым все завершится. Он разбивает все остатки нашего прошлаго, грязнит воспомивания, уннжает душу, И подумать, что я защищал существующий порядок вещей, законы! Нечего сказать, прекрасно это все! стоит тратить силы на то, чтобы поддерживать подобное здание. Я в первый раз вижу близко юридический механизм, который должен регулировать нравственность общества, и нахожу его отвратительным, в нем ясно выказывается все лицемерие, ложь, фальшь и жестокость наших учреждений. Закон о разводе, против котораго я когда-то говорил, теперь мне представляется логическим дополнением к теперешней форме брака; оба так мало действительны! Ты себе представить не можешь, на какой низкий уровень развод ставит нас, каким унизительным условиям подвергает, какой смешной и постыдной комедии требуют от нас! Если законоведы, утвердившие развод, не были все до единаго холостыми людьми, им нет извинений, потому что они ровно ничего не поняли в своей задаче. Они для развода непременно потребовали факта. Но что такое факт? Нас не разделял никакой ;факт ;и пришлось изобрести его, вследствие этого, содрогаясь от стыда и негодования, стараясь не читать, я списываю оскорбительныя письма, которыя составил для меня мой поверенный; а он занимается этим ремеслом с невозмутимой ясностью духа. Еще надо радоваться, что закон признает достаточным этот сравнительно не тяжелый довод, а то мне пришлось бы при свидетелях ударить мою жену, или разыграть комедию и попасться с поличным, заранее нанявши для этого какую нибудь несчастную девушку! Вот какие умные способы при думал закон, чтобы, охраняя святость брака, дать возможность людям расторгать его. Закон требует фактов, ему их и дают; ты видишь какою ценой! Но неужели, скажи сам, положение вроде нашего не в тысячу раз более убедительно, чем всевозможные факты в мире? Разве такое чувство, как мое, не более удаляет меня от жены, нежели дурное обращение с ней или приключение в отдельном кабинете? Нет! У меня нет любовницы, следовательно, по закону, я безупречный муж и жене нечего требовать от меня. О, если я когда нибудь вернусь к делам… Правда, что этого никогда не будет.