Семен Кирсанов - Собрание сочинений. Т. 3. Гражданская лирика и поэмы

Бейте, часы, на башнях!
В трепет, убийцы, в трепет!
Пусть на изрытых пашнях
мертвые встанут в цепи.

Пусть от ударов мерных
сгорбится Герман Геринг,
пусть он услышит рокот:
«Проклят, навеки проклят!»

Пусть упадет завеса
с мрачной усмешки Гесса,
пусть наведет улика
огненный перст на Фрика.

Все их дела отметим,
вспомним о всех страданьях!
Это они — Освенцим,
это они — Майданек.

Пусть уличает Круппа
кровь на затылке трупа,
пусть уличают Шахта
дети в залитых шахтах.

Пальцем — на Риббентропа,
пальцем — на Розенберга!
В самую злую пропасть
смерть чтобы их низвергла!

Чтоб не дышали в мире
эти двадцать четыре.
Чтобы о каждом рокот:
«Проклят, навеки проклят!»

После войны на земле,
жившей пять лет в непогоде,
новое — в новой зиме —
вновь настает Новогодье.

Новая — в новом — земля
скинула пыльную каску,
с чистых рубинов Кремля
смыли защитную каску.

Слово! Скорее родись
рифмой к рассветному миру,
будь как полярный радист,
ищущий юг по эфиру.

Жажду бродить по тропе
поисков и раскопок,
глазом ползти по трубе
к капле под микроскопом.

К черновику на столе,
к мысли, открытой однажды.
После войны на земле
нового — новая жажда!

Шоссе промывая,
проносится дождь навесной.
О, Первое мая,
шумящее нам новизной!

От юга на север
в термометре тянется спирт.
Земля после сева
уже ни секунды не спит.

Из глины воронок,
сквозь след орудийных колес,
прозрачен и тонок
младенческий стебель пророс.

Зерно его было
просмотрено в микроскоп,
и в цвет хлорофилла
оделись мильоны ростков.

Землею нагретой,
азотом и майским ручьем
и химией света
он в колос почти превращен.

На облик растенья
с любовью глядит агроном.
Как много терпенья
легло между ним и зерном!

От солнца Кубани
расплавлена синька небес,
и парни комбайны
обхаживают, как невест.

А девушкам снится
такое, что не рассказать!
Как просит пшеница
поднять ее вновь и связать!

Мечтаешь, подруга,
чтоб около колкой тропы,
упершись друг в друга,
схватились бороться снопы?

И мысль бригадира —
о счастье труда на земле,
о колосе мира,
о рукопожатье в Кремле.

О, первенец — колос!
Крылатые мельницы ждут,
чтоб тонко смололось
зерно, обретенное тут.

И дрожжи стремятся
раздвинуть мучное тепло —
в буханку с румянцем,
что солнце само навело.

Тот колос, который
мы так кропотливо растим,
и в хлеб, и в моторы,
и в здания мы превратим;

и в клумбы живые,
в резные ограды садов,
в листы броневые
для наших линейных судов;

в ракетную скорость
двукрылых гонцов новизны,
и заново в колос
на бороздах новой весны!

Пусть грозы Кубани
салютуют маю с высот,
пусть гром в барабане
отборные зерна трясет!

И дождь во всю скорость
пусть ринется в зелень полос!
Да здравствует колос —
усатый колхозный колосс!

Изжевав в слюну слащавую резину,
злобного вранья настукав целый лист,
очередь в Москве за хлебом к магазину
описал заокеанский журналист.
Что скрывать? О недостатках торгов
знает каждый гражданин Москвы.
Эту тему, задыхаясь от восторгов,
для своей статьи избрали вы.
Вы не мастер, мистер! Время зря теряли.
Разве это очередь? Вот я
поведу вас сам. Посмотрим матерьялы.
Это будет ваша лучшая статья.
Свой авто затормозите поскорее.
Каменный пешком пройдите мост.
Вот он — к Третьяковской галерее
вытянулся по Лаврушинскому хвост!
Морщитесь? Не то? Смотрите! У киоска
сотенная очередь обогнула дом.
Спросим: кто последний? Ясно — Маяковского
продают сегодня выпущенный том!
Тоже не годится? Вам неловко
вспоминать, как были дни заострены,
как вставали в очередь за боевой винтовкой
в грозный час защитники страны!
Требуют от вас тузы газет и радио
фактов, что Страну Советов взлихорадило?
Этих фактов нет! Шагаем твердым шагом.
Обернитесь, поглядите: вот —
вдоль по Красной площади зигзагом,
осененная багряным стягом,
череда людей торжественно плывет.
Четверть века в мраморные двери
входят люди по ступенькам вниз,
чтобы Ленину поклясться в вере
в будущее наше, в коммунизм!
Почему ж на ваших щеках багровеют пятна?
Руки в злобе сами сжались в бокс.
Тема не подходит вам? Понятно!
Не похвалит Трумэн, не заплатит босс.
Этого (как говорят в Полтаве)
вам не треба? Не сенсационный матерьял!
Вам хотелось бы, чтоб не хватало хлеба
нашим детям, нашим матерям?
Ну так вот, смотрите, рот разинув!
Жалок ваш бессмысленный навет.
Мистер, повернитесь к магазину:
хлеба вдоволь. Очереди нет!

Когда за письменным столом
вы бережно берете
его живой и вечный том
в багряном переплете —
и жизнь ясна, и мысль чиста,
не тронутая тленьем,
с гравюры первого листа
вас будто видит Ленин.

И чудится: он знает все,
что было в эти годы, —
и зарева горящих сел,
и взорванные своды,
и Севастополь, и Донбасс,
и вьюгу в Сталинграде,
и кажется — он видел вас
у Ковпака в отряде…

II хочется сказать ему
о времени суровом,
как побеждали злую тьму
его могучим словом,
как освящало каждый штык
его родное имя,
как стало званье — большевик —
еще непобедимей.

И хочется сказать о том,
как в битве и работе
нам помогал великий том
в багряном переплете,
как Ленин с нами шел вперед
к победе шаг за шагом,
как осенял себя народ
его бессмертным стягом!

Старинный снимок помню я —
терраса перед садом
и группа: Маркс, его семья,
товарищи по взглядам.

Их было меньше, чем у нас
сейчас в любой первичной…
На снимке ни знамен, ни масс.
И как-то непривычно…

Зато, — когда плывет портрет
в колонне первомайской, —
и вижу: полон белый свет
товарищами Маркса!

И так их много, что нельзя
найтись такому снимку,
чтоб всех на свете показать
шагающих в обнимку!

И этот кочегар, и тот
молотобоец крепкий,
и Ленин — это он идет
в простой рабочей кепке.